— Думаете, — уверенно сказал Куропёлкин. — Но на меня вы не рассчитывайте.

— Будет ещё время, — сказал Селиванов, — переубедить вас. А для вас, Евгений Макарович, — привыкнуть к новой задаче и изменить свое решение.

— Такого времени не будет, — заявил Куропёлкин.

— То есть?.. — насторожился Селиванов.

Куропёлкин сообразил, что выговорил лишнее, и закашлялся. Будто бы…

— Создан серьёзный Центр подготовки Геонавтов, — сказал наконец он, — я понимаю, для чего он нужен. Слово «геонавт», конечно, условное. И Землю-то мы толком не знаем. А человека тянут другие планеты и освоение их недр. Вернее, их богатств. А потому Центру разумнее отыскивать и воспитывать людей, способных погуливать в разных пластах Земли, а затем и Луны, чем рассчитывать на такую уже отработанную судьбой личность, как я.

— Слова для газеты и для докладной начальству, — сказал Селиванов. — Запомню.

— Вот и запомните, — сказал Куропёлкин.

И наступило «Вот-вот».

Короче говоря, День Старта.

Ожидаемая Куропёлкиным предстартовая встреча с Бавыкиным не произошла. А Куропёлкин рассчитывал на наставления и подсказки сапожных дел мастера. Можно было, конечно, предположить, что преждевременное осуществление проекта вызвало несогласие и раздражение Бавыкина и он Старт игнорировал. Или же для кого-то присутствие Бавыкина, то есть чудика, могло привести к лишним осложнениям, и его просто-напросто о Старте не оповестили. А дата Старта наверняка была к чему-то государственно приурочена и откладывать её было нельзя.

Однако Куропёлкину было всё это теперь безразлично.

Пошло бы всё оно… сами проходили в детском саду, куда… Впрочем, в Волокушке детского сада не было.

Особых разговоров члены стартовой комиссии с Куропёлкиным не вели. Толокся среди них и Селиванов, в какой-то странной форме, что-то в ней было от подводника, что-то от горного инженера. Но он ходил здесь явно не главным. Возможно, отсутствие Бавыкина всё же вызвало у ответственных людей разногласия, и Куропёлкин был призван ими к Совету.

Совет вышел недолгим.

У Куропёлкина поинтересовались, какая стартовая площадка кажется ему наиболее приемлемой для нынешнего путешествия.

— И фартовой, — добавил один из членов комиссии.

— Люк! — заявил Куропёлкин.

Заявил, не раздумывая.

Потом стал оценивать своё заявление. Но не сразу. К тому времени члены стартовой комиссии, посовещавшись, с пожеланием Куропёлкина согласились. Люк, Старт через двадцать часов, не позже. Куропёлкина доставили в Избушку, и ему было велено отсыпаться. Тогда он и принялся оценивать свой выбор, вспомнил, что «Люк» выкрикнул чуть ли не с энтузиазмом, совершенно сейчас лишним. И не стал возмущаться (даже про себя) словом «фартовый». А каком фарте могла теперь идти речь!

Единственно разумным объяснением (но в нём Куропёлкину было малоприятно и стыдно признаваться) его поспешного выкрика была его подпольно-подземная потребность ещё раз увидеть Нину Аркадьевну Звонкову. Тем более что этот раз должен был быть последним.

Горько стало Куропёлкину и противно. Он-то был намерен отправиться в путешествие в согласии с самим собой и мирозданием.

Не выходило.

Но изменить что-либо было нельзя.

В назначенное время (вышло — вечером) Куропёлкин был доставлен к месту Старта.

Отправление Куропёлкина в Люк, естественно, вышло иным, нежели в день, будем называть, его Шалости или Проказы. Тогда его волокли к месту казни, по всем понятиям — заслуженной. Сегодняшнее провожание Куропёлкина в дорогу дальнюю походило на мероприятие планетарной важности. Слепили глаза прожекторы, по яркости достойные быть установленными в Лужниках. К ним то и дело добавлялись вспышки фоторепортёров и видеооператоров. Шумела публика, допущенная в ВИП-загон, метрах в пятистах от Люка.

От всей этой суеты Куропёлкин очумел.

И всё-таки кое-какие моменты предстартовой суеты запечатлелись в сознании Куропёлкина то кадрами видеокартинок, то чьими-то словами, обращёнными, в частности, и к нему.

Некий крупный господин державного телонаполнения жал ему руку, а потом и указывал дорогу к Люку.

Увы, Нину Аркадьевну Звонкову увидеть Куропёлкину не удалось. Старт не вызвал её любопытства. А вот господин Трескучий, по-прежнему — брюнет, но отчего-то в наряде декоративного казака, возникал там и тут, смотрел на Куропёлкина с удовольствием и чуть ли не с гордостью, будто Куропёлкин был ему как сын, возле Люка им же был воспитан и теперь отправлялся выполнять его, Трескучего, поручение.

Воздвигся хрустальный шатёр Люка, по приставленному к колодцу трапу Куропёлкин поднялся (пять ступенек) и по просьбе Селиванова (и этот рядом объявился) помахал народам рукой.

Внутри Люка ему был предоставлен некий, надо полагать, корабль, то ли открытый сундук, то ли глубокое корыто. На полу (или на днище) корабля был положен гимнастический мат, ничем не прикрытый. В углу его уложили тюфяк-подголовок. На мате валялась меховая ушанка (пушистая, по рекомендации Бавыкина), перед подъёмом по трапу в Люк её попросили на голову не натягивать. Куропёлкину стало скучно. В прошлый раз он попал в Люк по необходимости (чужой) в мусорном контейнере, набитом всякой дрянью. Тогда он ни о мусоре, ни о дряни не думал, пожалуй, эти гадости даже и с их вонью и с плотностью забитости ими контейнера соответствовали состоянию и настроению Куропёлкина. А теперь…

— Евгений Макарович, — над посудиной Куропёлкина образовалась голова Селиванова. — Вам комфортно?

— Нет, — сказал Куропёлкин.

— Отчего так? — удивился Селиванов.

— Здесь пусто…

— И что?

— Для разгона эта посудина должна быть тяжёлой, — придумал Куропёлкин. — Только обойдитесь без воней и жидкостей из канализации, тухлых яиц и гнилых апельсинов.

— Утяжеление корабля необходимо? — взволновался Селиванов.

— Обязательно! Сами подумайте, — сказал Куропёлкин. — Вспомните, зачем заведено грузило.

При этом чуть ли не рассмеялся. Селиванов же, видимо, «сам подумал» и понёсся к членам стартовой комиссии. И минут через пять Куропёлкина стали засыпать.

— Приходится спешить, — сообщил возвратившийся Селиванов. — Затягивать с Запуском нельзя. Не разрешили. Потому, извините, для отбора тяжестей не имеем возможностей. Так что берём всё, что под рукой и рядом.

Корабль (или ковчег) Геонавта, принимая тяжести, явно видоизменялся. Днище его опускалось, верхние же углы становились более резкими и уже не напоминали о корыте, а походили линиями боков (бортов) на известный Куропёлкину дворовой мусорный ящик.