А к Куропёлкину возвращалось спокойствие.

Новая привычка, что ли, возникала и закреплялась в нём?

Но к чему ему новые привычки (причём будто бы схожие с профессиональными суевериями) именно теперь? Ни к чему!

Однако тяжести всё прибывали и прибывали, иные в мешках (возможно, кирпичи или основательные книги), иные в чёрных пластиковых пакетах, иные, признаем, в голом виде, скажем, куски досок с оставленными в них из-за спешки гвоздями. Иные подарки доставляли Куропёлкину не только неудобства, но и болевые удары, и Куропёлкин, браня себя за высказанную Селиванову просьбу об утяжелении корабля, вынужден был подтянуться к тюфяку-подголовнику и поджать на мате ноги. Скучно и комфортно ему уже не было. А тяжести всё наваливали. «Хватит, мне не в стратосферу лететь, балласта хватит!» — хотел было заявить Куропёлкин, но чихнул.

— Есть проблемы? — спросил Селиванов.

И тогда Куропёлкин вспомнил.

— Спросите у господина Трескучего.

И был призван к Люку господин Трескучий.

Голова его наклонилась к придавленному к чемоданному теперь боку корабля Куропёлкину. В глазах Трескучего не было ни ехидства, ни злости.

— Сколько? — спросил он Куропёлкина. — Как в прошлый раз? Или?

— Как в прошлый раз, — сказал Куропёлкин. — Не меньше.

— Бутылку водки «Парламент», пивную кружку, пустую, малосольные огурцы, — сказал Трескучий Селиванову. — На всякий случай и ещё и четвертинку.

— Да вы что! — возмутился Селиванов.

— Не перечьте! — сказал Трескучий. — Проверено.

— Ради чего? — не мог успокоиться Селиванов.

— Ради разгона и ускорения.

Жидкость для разгона и ускорения Куропёлкин пил кружками, сидя на гимнастическом мате. Малосольные огурцы были хороши и протестовали против решения Куропёлкина. Брызнули ему в кружку (в третий раз) ещё и жидкость из четвертинки, не всю, и Куропёлкин понял, что хватит. Сила разгона и ускорения заставила его улечься на мат. Неугомонные исполнители продолжали заполнять его корабль и вминать в его трюмы (может, и ногами) найденную рядом дрянь. Бормотание происходило теперь из выдыхаемого им воздуха, и всё же Куропёлкин соображал, что его слова могут теперь записывать и не надо нести всякую ерунду. Он удержал в себе имя Нинон, прижал язык к нёбу, сжал губы при пытавшемся вырваться из него слове «Спускаемся!» и лишь вышептал: «А флот не опозорим!».

Впрочем, он и ещё что-то бормотал…

А Куропёлкина всё ещё продолжали посыпать белёсой дрянью, возможно, и очистками из кухни дворовых Нины Аркадьевны, они вызывали новые чихания Куропёлкина, и, чтобы уберечь человечество от неприятных звуков, Куропёлкин зажал пальцами ноздри и дышал ртом. Тут он ощутил слева от себя копошение и увидел, как из мусора высунулась голова его флоридского знакомца Барри в ковбойской шляпе. Сейчас же Куропёлкин услышал комаду «Пуск!» и предпринимать какое-либо действие не смог. Ему показалось, что запахло воблой, а потом и цветами ландышами. И ему стало хорошо.

Целую неделю трубили по СМИ (тут пошли слова и соображения рассказчика истории Куропёлкина) маршевые сообщения об очередных победах отечественной науки и техники. Гимн то и дело звучал, слава Богу без текста, я его всё равно не мог запомнить по какой-то мистической причине. Ну ладно, какие-то тексты и их авторы. В нынешнем же случае прославлялся подвиг Евгения Макаровича Куропёлкина, Геонавта. Он осуществил усилия многих конструкторов и институтов, оснащённых новейшим оборудованием, и совершил подземные путешествия с показательными выходами (трижды!) из недр Земли в стратосферу.

Я не сразу понял, кто такие геонавты и что за подвиг совершил некий Куропёлкин. Видел кадры, на которых нечто похожее на человека вылетало из будто бы земной поверхности, замирало на мгновения (нет, на минуты!) в воздухе (приходили на ум персонажи кинофильма «Цирк»), а затем опадало, втягивалось в Землю и пропадало. И эти кадры с пафосными текстами (а в случае со спортивным репортёром Уездиковым — и с радостной истерикой) повторяли по крайней мере по четырём программам через каждые полчаса. Поначалу показалось, что меня, до тошноты перекормленного блокбастерами, киношные деляги желают угостить ещё одной похлёбкой из щупалец кальмаров или аватаров. И наверняка именно ради подвоха они присобачили герою дурацкую фамилию Куропёлкин. Какие подвиги можно совершить с такой фамилией?!

Но потом мне стали являться сомнения.

А вдруг и не шутят? А вдруг у них и нет никакой похлебки? К чему на самом деле государственное враньё-то?

Сейчас же мне захотелось пересмотреть отношение к фамилии Куропёлкин. Ну, а если у названного Геонавтом эта фамилия — природная? Ну, смешная. Ну, не героическая. И что? Он же не должен был иметь отношение к шоу-бизнесу, где чем кличка (творческий псевдоним) претенциознее и глупее, тем дороже товар, не стоящий и копейки. Ладно, Куропёлкин и Куропёлкин.

Привыкнут. К чему только и к кому только не привыкали. Ко всему прочему известно, какими чудесными фамилиями наделяли своих соплеменников восточные славяне! И русские, и малороссы, и белорусы, и сербы, и чехи. И не только славяне. Фамилия знакомого мне Сергея Пускепалиса на литовском значит — Полбуханки. Объявись герой с фамилией Яичница, и к Яичнице бы привыкли. Да уж что говорить о таких фамилиях, как Кафельников или Калашников!

А уж иностранцам-то было бы всё равно, кто у нас Геонавт — Куропёлкин иди Достоевский. Так в конце концов и вышло.

Наши же дикторы и телеведущие с осторожностью (а кто и с наглостью) осваивали фамилию Геонавта. Кто-то произносил Куропёлкин, кто-то именно Куропёлкин. А одна из «Девчат», развязная барышня средних дамских лет, плохо причёсанная, в очочках, назвала Геонавта Куропаткиным и поинтересовалась у подруг, не потомок ли он генерала японской войны Куропаткина и не лишился ли он мужской силы, а потому и полез под землю?

У меня же отношение к запуску Геонавта стало более серьёзным. Я уже внимательнее вглядывался в кадры, предлагаемые мне с экрана. Кстати, к уже первоначально показанным сюжетам добавлялись новые. По всему выходило, что путешествие Куропёлкина продолжается. Но информация ТВ-показов отражала лишь запуск Геонавта и выходы (вылеты) его из недр Земли и возвращения в Землю же. Кстати, получалось, что выходов-вылетов было не три, а четыре. Фигуру Геонавта увеличивали, и тогда можно было разглядеть его лицо. Правда, в двух случаях Геонавт выныривал из Земли в очках, довольно странных, из стекол и матерчатых боковин, такие после войны можно было купить в аптеках мотоциклистам, но он, поверим, Куропёлкин, в полётах снимал их и в моменты будто бы задержек по-чемпионски, после тура велогонки, вскидывал руки. Видеотехника «задерживала» его парящим в небе, давая возможность оценить формы его тела. Именно формы, а не подробности его тела, потому как на Геонавте был комбинезон со множеством карманов от одесского целомудренного мужчины Вассермана. Удивительно, что не скафандр. Но не исключено, что одеяние Вассермана и было новейшим достижением космической промышленности, о чём мы, гуманитарные олухи, и не могли иметь представления. Лицо же Куропёлкина было простое, но не простоватое, однако в моменты его вылетов явно перегрузками искажённое. Лучше всего можно было рассмотреть Куропёлкина в эпизодах запуска корабля с Геонавтом номер один. Самого корабля не предъявили, наверняка из соображений секретности, мы лишь увидели путешественника, поднимающегося по трапу и с вершины трапа приветствующего толпы провожающих его. Не скажу, что лицо Куропёлкина в тот момент было торжествующе-вдохновенным, я углядел в нём печаль и одиночество. Страха в нём вроде бы не было. И он явно кого-то искал в толпе. При просмотре (и не единожды) этого эпизода я вдруг почувствовал симпатию к Куропёлкину, мне даже почудилось, что путешествие его жертвенное, возможно бессмысленное, и чем закончится оно — неведомо…