— Да, он фей, и это не лечится, — разворачиваюсь я к Карло. — Прости, друг, я сделала всё, что могла.

— Я уже и так передумал, — буркает он и косится на отца.

— И правильно, как фей ты куда как ценнее, чем как лекарь.

— Дарья Андреевна, — окликает меня Катарина, когда Карло взмывает на большой камень, а Дамиан заканчивает бинтовать её порезанную руку.

— Ну так и знала, — качаю я сокрушённо головой. — А пальцем не могла ограничиться? Обязательно было ладонь полосовать?

— Волновалась, — виновато пожимает она плечами. — У нас всё получилось. Все живы. Все свободны: я, Карл. Остались только вы. Вы готовы?

— Говно-вопрос, — пожимаю я плечами. — И хотелось бы, конечно, поболтать, услышать, как у вас всё прошло, но может, когда-нибудь потом, не в этой жизни, — обнимаю я её покрепче. — Спасибо, Кать!

А потом поворачиваюсь к ведьме. Она стоит у костра, полыхающего даже несмотря на проливной дождь. И камень, на котором его разожгли действительно похож на алтарь. Место для жертвоприношений, что словно выступило из осыпавшейся скалы, в которую упирается Живой лес. Но обломки её, и мелкая каменная крошка, засыпавшая землю, упали не случайно, а образуют замысловатый геометрически правильный узор из плоских валунов, остро, надгробиями торчащих камней и выросших вокруг них деревьев. А может мне просто так кажется, уж очень хочется, что всё это было торжественно и неслучайно.

— Я не пойму, — откровенно нервничает Эрмина, глядя на Георга, вставшего у меня за спиной, когда наши с ним руки невольно соприкасаются и сплетаются.

— Почему вот это не проходит? — поднимаю я руку моего короля. — Но мы ведь сделали всё, как ты хотела, правда? Катарина разрезала себе руку проклятым клинком. Добровольно. Сознательно. Можно сказать, пожертвовала собой. Разве что-то не так? Неужели не работает?

— Георг, ты ведь любишь Катарину, — качает ведьма головой, не понимая.

— Катарину? — кладёт он руки мне на плечи. — Нет, Эрмина. Я люблю не её.

— Но ты же не мог, — переводит она взгляд с меня на Катьку и обратно. — Это же невозможно.

— Что невозможно? Полюбить душу, а не тело? — усмехаюсь я. — Полностью с тобой согласна. Но у короля от тебя тоже был секрет. И даже не один, — оглядываюсь я. — Аката, ты где? Выходи, старая перечница, уверена ты здесь. Выходи, выходи, я уже всё знаю, я наплакалась, — подзываю я рукой женщину, что и правда словно вырастает возле дерева. — Объясни потом, а то вот тут гражданочка ведьма интересуется, как это видеть одну женщину, а любить другую.

— Но даже если так, — показывает Эрмина на мою руку, отвернувшись от ведуньи. — Ведь это ты держала в руках нож, ты пожертвовала собой и ты тоже должна была порезаться. Катарина вернулась в своё тело, а ты…

— А я что? Должна бы корчиться тут в муках? А ты проверь, точно побросали в этот костёр всё, что надо? Крокусы не забыли? — смотрю я на мокнущий под дождём на алтаре цветочный горшок с распустившимися цветами. — А ножик? Ножик, которым руку резали, точно тот? А то у нас тут со столовым серебром засада. Хотя нужный ножичек и нашли, но вот осадочек остался.

— Даша, что происходит? — теперь с ведьмы на меня переводит взгляд король, разворачивая к себе.

— Ничего такого, Гош, рядовой ритуал по перемещению душ. Такая скука, — оставляя его позади, иду к ведьме. — Только вот Эрмина думала, что в теле Катарины я, а оказалось, что в теле Катарины уже Катарина, и это она нанесла себе эту рану, собственной рукой. Не я. И она всего лишь порезалась. Не умирает. А я и вообще осталась цела и невредима. Только моя душа, вместо того, чтобы покинуть чужое тело и умирать здесь сейчас на камнях без возможности вернуться в свой мир, ведь обряд обратного перемещения уже произошёл, наоборот, вернулась из своего тела на призыв этого пионерского костра, — подхожу я к ведьме вплотную, и так, чтобы никто этого не видел, протягиваю руку.

Она даже не спрашивает, что мне надо. Молча вкладывает в руку кривой клинок. И молча кивает, соглашаясь с моим решением. Вот теперь это действительно похоже тот самый клинок, который мне нужен. И как бравый солдат, зажав его в руке, я делаю разворот на сто восемьдесят градусов.

— Покажи ей, Кать, — киваю я головой. 

— Не может быть, — качает головой Эрмина, когда, задрав рукав, Катька показывает ей завязанную выше локтя белую ленту.

— Меня должно было выкинуть из её тела ещё до того, как я смогла бы вернуться обратно, — поворачиваюсь я к королю. — Ты был прав, Катарина не должна была умереть. И Карл не должен был умереть.

— А ты?

— А я осталась бы лежать на этих камнях. Потому что возможности вернуться у меня бы уже не было.

— Но сейчас она у тебя есть?

— Конечно, мой родной, только у меня осталось одно незаконченное дело, — показываю я ему кинжал. — Узнаёшь?

— Нет, — качает он головой.

Но я успеваю отпрыгнуть до того, как он его хватит.

— Не вздумай этого делать! — пытается он дотянуться, но теперь его железной хваткой держит Барт.

— Я не позволила бы тебе умереть, Гош. Ни за что бы не позволила, — перехватываю я рукоятку удобнее.

Господи, как же это оказывается сложно: вот так взять и ткнуть в живого человека. Особенно если этот человек — я сама.

— Даша! Не смей!

— Ты соврал мне. А я как последняя дура, поверила, что ты уничтожил тот самый клинок. Попрощалась с тобой. Почти смирилась. Но ты соврал.

— Нет! — всё же вырывается он.

И ровно в этот момент я и решаюсь. Размахиваюсь.

И нет, не боль, удивление — первое, что я чувствую. Как же легко, как в масло, входит в живот острая сталь.

И дальше приходит снова не боль — страх. Как же это страшно — видеть расползающееся кровавое пятно и осознавать, что я сейчас умру.

А вот теперь и боль. Как раз в тот момент, когда меня подхватывают сильные руки моего короля, и ноги сами собой подкашиваются.

— Даша! Ну, зачем? Родная моя, зачем? — укладывает он меня на колени, глядя на торчащую рукоятку, но боясь к ней прикоснуться, чтобы не сделать мне ещё больнее. — Что же ты наделала! Ведь это тоже… — откидывает он голову, подставляя лицо дождю и хватается за мокрые волосы, — не тот клинок.

Я ничего не могу ему ответить, только не отрываясь смотрю на его шею... Нет? Неужели, нет? Неужели, зря? Всё зря? Чёрт! Ничего не изменилось! Нет! Нет, нет, нет! Пожалуйста! Я же не могла так ошибиться! И, конечно, это не самый худший способ самоубиться и умереть у моего короля на руках, но я как-то расчитывала на большее.

— Даша, — сжимает он мою руку. И у него такое прекрасное, но такое несчастное лицо.

— Нет, — качаю я головой, потому что всё ещё не могу в это поверить. — Нет, Гош!

— Дарья Андреевна! Дарья Андреевна! — кричат откуда-то издалека, не давая ему возможности ответить.