– А вы знаете улицу Изумрудную?

Платон Демьянович не знал.

– А ведь граф Сен-Жермен привез кое-что в Россию, – продолжал Илья Маркелович. Имя графа Сен-Жермена прозвучало так неожиданно в подобных устах, что Платон Демьянович поперхнулся горячим чаем, а когда откашлялся, услышал нечто еще более невероятное.

– Не у нас ли в Мочаловке Сам-Град находится, где же еще? – Илья Маркелович при этих словах так лукаво подмигнул Платону Демьяновичу что тот поспешил откланяться, подумав, не сумасшедший ли с ним разговаривает. Он чуть было не забыл свой изумруд, но Илья Маркелович, вежливо провожая гостя до двери, вернул ему драгоценный предмет. По дороге домой Платон Демьянович все повторял про себя:

Обратился к мудрецу,

К звездочету и скопцу.

А на следующую ночь его арестовали.

Казалось бы, естественнейшим обвинением против Чудотворцева могла быть спекуляция валютными ценностями, но против него сразу же было выдвинуто обвинение в контрреволюционной, террористической деятельности. Главным предлогом для первого ареста стала вышеупомянутая попытка издать за свой счет тоненькую брошюрку, посвященную Марселю Прусту, чье творчество, правда, рассматривалось в несколько неожиданном ракурсе в связи с тамплиерами, якобинцами и террором. Выше я уже писал об этой брошюрке. Она называлась «Якобинская голова» и была уже опубликована по-французски под названием «Une tête jacobine» (цитата из романа Пруста). Этот фрагмент появился во Франции после того, как цензура изъяла его из книги «Жертвоприношение в истории». По-видимому, Чудотворцев сам перевел его на французский язык, хотя настаивал на том, что фрагмент опубликован за границей без его ведома. (Вероятно, к публикации имел отношение Гавриил Правдин.) Статья появилась на французском языке через год после смерти Пруста, в 1923 года, то есть шесть лет назад, и тогда Чудотворцеву не предъявили никаких обвинений.

– Что ж, руки не дошли, – сказал Чудотворцеву следователь. – Идеологические преступления не имеют срока давности. Да и опасность вашего сочинения обнаружилась лишь в последнее время.

Чудотворцева обвиняли не столько в написании статьи, сколько в том, что вопреки цензурному запрету он намеревался издать ее отдельной брошюркой, которая была уже отпечатана, хорошо, что ее успели изъять вовремя. Цензор, пропустивший эту брошюрку и не вспомнивший, что текст ее исключен из другой книги, был снят с работы и впоследствии арестован. Возникал вопрос и о том, на какие средства печатались контрреволюционные сочинения Чудотворцева. Ответ на этот вопрос не вызывал сомнений. При аресте в квартире обвиняемого был произведен тщательный обыск и вместе с его архивом была найдена и унесена заветная Олимпиадина шкатулка, почему-то, впрочем, не присовокупленная к вещественным доказательствам преступления. Когда шкатулку нашли за греческими фолиантами, Полюс, потеряв голову («якобинская голова»), бросился защищать шкатулку, даже попытался оказать сопротивление представителям власти, крича что-то про Грааль, что было принято к сведению, хотя самой попытке сопротивления значения не придали, объяснив ее нервным срывом молодого талантливого певца.

А против самого Чудотворцева выдвигались крайне тяжелые обвинения не просто в обычной антисоветчине, а в создании вооруженной контрреволюционной организации, ставящей себе целью путем террора восстановить (установить) в России теократическую монархию. На вопрос, как Чудотворцев мог создавать вооруженную организацию при столь ограниченном круге общения, ведя затворнический образ жизни, ответ был прост: членами его контрреволюционной организации были слушатели его лекций, в особенности те из них, кто посещал лекции регулярно, а таких слушателей было немало, помимо студентов, обязанных слушать профессора, что не снимало подозрений и с них; некоторые слушатели Чудотворцевских лекций были арестованы и приговорены к различным срокам заключения. Обвиняли Чудотворцева и в связях с врагом народа Михаилом Вериным, оставившим его в стране для подрывной контрреволюционной работы. Об идее мавзолея при этом не вспоминали. Словом, обвинение тянуло на высшую меру, и, судя по всему, подобный приговор был даже вынесен, но приведение его в исполнение откладывали в течение двух лет, пока Платон Демьянович не был вдруг освобожден, как уже упоминалось, в ответ на заграничную публикацию Михаила Верина, вроде бы подтверждающую худшие обвинения против Чудотворцева. С подозрительной быстротой вышла в свет и «Материя мифа», над которой Чудотворцев работал в последние годы перед арестом, но на книгу сразу же снова обрушились тяжелейшие идеологические обвинения. Чудотворцев доказывал реальность мифа, а его обвиняли в том, что он объявляет нереальной материю, предлагая считать ее мифом. По Чудотворцеву, миф – присутствие вещи в мире со всеми ее взаимосвязями, из которых и образуется вещь, а Чудотворцева обвиняли в том, что он провозглашает мифом социализм и коммунизм. Книга, как уже говорилось, была сразу же изъята, а Платон Демьянович снова арестован.

Правда, на этот раз о расстреле речь не шла. Чудотворцев был только отправлен на Беломорканал, где по состоянию здоровья его освободили от самых тяжелых работ, и по ночам он даже ухитрялся писать. Не там ли писалась «Премудрость гоголевского Вия», которую Григорий Богданович Лебеда ошибочно датировал 37-м годом?

В 1933 году Чудотворцев снова внезапно освобожден. Предпринимаются даже попытки его трудоустройства. О преподавании в Консерватории уже не может быть речи, и Чудотворцев устраивается (его устраивают?) в педагогический институт, из которого формируется тот институт, где учился я. За Чудотворцева, очевидно, хлопочет Игнатий, тогда еще Люцианович Криштофович, но в судьбе Чудотворцева, кажется, принимает участие и кто-то куда более высокопоставленный. Говорят, будто сохранился экземпляр «Жертвоприношения в истории» с карандашными пометками самого Сталина, хотя сам я этого экземпляра не видел. Складывается впечатление, что Чудотворцева арестовывают и освобождают в зависимости от конъюнктуры вокруг его имени на самом верху, где таинственная борьба завершается все тем же указанием: «Изолировать, но сохранить». Действительно, Чудотворцеву удается писать даже в заключении. А тогда в 1933 году он переводит Дионисия Ареопагита и Иоанна Ирландского (Скот Эриугена), чей труд «О разделении природы» в переводе Чудотворцева должен выйти, но не выходит в серии «Стихийные материалисты и диалектики прошлого». Книгу должна была предварять обширная статья Чудотворцева о кельтско-германско-русском мифе или присутствии на Западе и на Востоке Европы. Согласно Чудотворцеву Дионисий Ареопагит через Иоанна Ирландского (Скот Эриугена) вдохновляет Рюрика, отправляющегося со своей Русью княжить в Новгороде Великом. Статья не была дописана до конца. В 1934 году Чудотворцев был арестован в третий раз.

В сравнении с этим арестом первые два выглядят предварительными, черновыми при всех тяжелых обвинениях, которые выдвигались против Платона Демьяновича. Третий арест привел к выдворению Платона Демьяновича из Москвы, куда он не должен был больше вернуться, однако его возвращали неоднократно и окончательно вернули через шесть лет, что по тем временам было еще одним чудом, сгустившим вокруг Платона Демьяновича подозрения и домыслы. Ему посчастливилось быть арестованным в 1934 году. Если бы его арестовали в 35-м в связи с убийством Кирова или в 37-м, когда расстреливали направо и налево, Чудотворцев был бы расстрелян почти наверняка. Расстрельные обвинения были выдвинуты против него и при третьем аресте, но в следственную рутину вторглось или закралось нечто необычное и необъяснимое, связанное с личностью подследственного.