Остановились у поворота, и Марвин указал пальцем на четырнадцатилетнего парнишку.

— Монк, старик, расскажи, что тогда произошло.

Мальчик заложил руки в карманы и сплюнул на заиндевевшую траву.

— Мухаммед и остальные трое... они пришли сюда, понимаешь? Я шел за ними, но еще не подошел, понимаешь? Темно было как в преисподней. Мухаммед и Тоби пошли без меня трахаться к брату Зигу, а я так накачался, что не заметил, как они ушли, и побежал их догонять, понимаешь ?

— Расскажи о белом ублюдке.

— Сраный ублюдок, он вышел из этой аллеи и показал Мухаммеду, чтобы тот шел на х... Вот прямо здесь. Я был в полквартале отсюда и слышал, как Мухаммед сказал: «Бля, ты не шутишь?» И белый ублюдок тут же набросился на Мухаммеда и трех братишек.

— Как он выглядел? — спросила Натали.

— Заткнись! — рявкнул Марвин. — Вопросы задаю я Расскажи ей, как он выглядел.

— Он выглядел, как сука, — сказал Монк и еще раз сплюнул. Не вынимая рук из карманов, он повернул голову и утер подбородок о собственное плечо — Этот долбаный ублюдок выглядел так, словно его окунули в дерьмо, понимаешь? Так, как будто он целый год питался одними отбросами, понимаешь? Волосы такими сосульками. Хиппи грязный... А лицо как будто завешено травой... И весь грязный — в глине или в кропи, я не понял. — Монка передернуло.

— Ты уверен, что тот парень — белый? — спросила Натали.

Марвин бросил на нее негодующий взгляд, но Монк разорился:

— О да, он был белый. Он был белый! Ублюдочный, долбаный гад! Это истинная правда.

— Расскажи ей про косу.

— Ага. — Глаза у Монка расширились так, что, казалось, они вот-вот вылезут из орбит. — Я услышал шум и подошел, чтобы посмотреть. Не бежал, ничего такого не делал, понимаешь? Я не думал, бля, со всеми этими делами об убийстве, понимаешь? Я просто решил посмотреть, что у них там происходит. Но этот белый ублюдок, он достал такую косу... ну как в мультиках, знаешь?

— Каких мультиках? — спросила Натали.

— Черт, ну ты знаешь. Старуха с черепом и с косой. Смерть, в общем. Ну, там еще песочные часы, знаешь? Приходит, чтобы забирать мертвецов. Черт?..

— С косой ? — удивленно переспросила Натали. — Которой косят траву?

— Да, черт, — откликнулся Монк и повернулся к ней. — Только этот белый ублюдок скосил Мухаммеда и братишек. И быстро. О черт, как быстро. Но я видел, я прятался там... — Он указал пальцем на большую мусорную кучу. — Я дождался, пока он ушел, а потом еще очень долго там сидел, мне такое дерьмо ни к чему... А потом, когда рассвело, я пошел рассказать Марвину, понимаешь?

Марвин сложил на груди руки и посмотрел на Натали.

— Ну что, с тебя достаточно, малышка? Уже совсем стемнело. Далеко, в самом конце, аллеи виднелись огни Джермантаун-стрит.

— Почти, — откликнулась Натали. — И он... этот белый ублюдок, он убил всех?

Монк обхватил себя за плечи, его снова передернуло.

— Ты же сама знаешь... И не спешил к тому же. Ему, знаешь, это нравилось.

— Они были обезглавлены?

— Чего?

— Она спрашивает: он отрезал им головы? — пояснил Марвин. — Расскажи ей, Монк.

— Да, они были обезглавлены. Он... скосил им головы своей косой и потом добил лопатой. А потом насадил их на стояночные счетчики, знаешь?

— О Господи, — выдохнула Натали. Снежинки падали ей на лицо и замерзали на щеках и ресницах.

— Это еще не все, — продолжал Монк. Смех его стал таким хриплым и прерывистым, что больше походил на сдерживаемые с трудом рыдания. — Он еще вырезал им сердца. По-моему, он съел их.

Натали начала пятиться в ужасе, повернулась, чтобы бежать, но, увидев, что вокруг ничего нет, кроме кромешной тьмы и горы кирпичей, замерла.

Марвин взял ее за руку.

— Пошли, малышка. Ты пойдешь с нами. Теперь твоя очередь рассказывать. Настало время поговорить серьезно...

Беверли-Хиллз

Суббота, 27 декабря 1980 г.

Тони Хэрод «занимался любовью» со стареющей «старлеткой», когда раздался звонок из Вашингтона.

Тари Истен исполнилось сорок два, она была по меньшей мере на двадцать лет старше той роли, которую хотела получить в «Торговце рабынями», зато грудь у нее была в порядке... Хэрод поглядывал на нее снизу, пока Тари трудилась над ним, и ему казалось, что он различает бледно-розоватые линии на ее накачанных силиконом грудях. Они выглядели настолько противоестественно упругими, что почти не колыхались, пока Тари подпрыгивала вверх и вниз, откинув плечи назад и открыв рот, восхитительно разыгрывая страсть. Хэрод не использовал ее, он просто пользовался ею.

— Давай, малыш, давай. Давай. Дай мне, дай, — задыхаясь, шептала стареющая инженю, которую «Калейдоскоп» в 1963 году называл «новой Элизабет Тейлор». Но она стала всего лишь новой Стеллой Стивене.

— Дай мне, дай, — повторяла она с каждым выдохом. — Дай мне все, малыш. Давай, давай.

Тони Хэрод старался. За последние пятнадцать минут их страсть окончательно превратилась в тяжелый труд. Тари знала все нужные движения и выполняла их не хуже любой другой порнозвезды, с которой когда-либо работал Хэрод. Ее переполняла фантазия, она предвосхищала любое его желание, пытаясь доставить ему удовольствие каждым своим прикосновением и стараясь сосредоточить весь акт на самоотверженном поклонении пенису, которое, как она знала, нравилось любому мужчине. Она была самим совершенством. Но, несмотря на все ее старания, Хэроду казалось, что с равным успехом он мог бы трахаться с дуплом в дереве.

— Давай, малыш. Сейчас, дай мне все сейчас, — задыхалась Тари, продолжая оставаться в образе и подпрыгивая на нем, как ковбойская красотка на механическом быке.

— Заткнись, — сказал Хэрод и попытался сосредоточиться на том, чтобы достичь оргазма. Он закрыл глаза и вспомнил стюардессу, летевшую с ним из Вашингтона две недели назад. Неужели она была последней? Ах да, еще две немки, развлекавшие друг друга в сауне... Но нет, о Германии он вспоминать не хотел.

Чем больше они старались, тем слабее становилась эрекция у Хэрода. Пот с сосков Тари падал на его грудь. Хэрод вспомнил бесчувственную Марию Чен три года назад, ее смуглое обнаженное тело, покрытое потом, маленькую грудь, сжимающуюся от холодной воды, когда Хэрод обтирал ее губкой, и капли влаги, поблескивающие на черном треугольнике лона.

— Давай, малыш, — шептала Тари, чувствуя приближение победного конца и энергично труся, как пони, завидевшая впереди долгожданную конюшню. — Отдай мне, малыш, отдай мне все.

И Хэрод отдал. Тари застонала, дернулась и застыла в наигранном экстазе, который явно тянул на премию за лучшее достижение, если бы «Оскаров» давали за оргазмы.