Когда Орнелла впервые взяла ребенка на руки, что-то внутри нее словно растаяло или разбилось. Она потеряла опыт, словно утратила все жизненные навыки, и целиком обратилась в чувства. Казалось, судьба открыла перед ней дверь, за которой таилось много нового и сложного, и приглашала войти.

Краем глаза она увидела, как в помещение вошел человек, и вздрогнула, услышав знакомый голос:

— Я опоздал?

Орнелла повернулась и встретила суровый и отчужденный взгляд, который постепенно теплел от понимания и сочувствия.

— Нет, — сказала она, — ты пришел вовремя.

Остров с его вечными ветрами, пряно пахнущими растениями, строениями из темного камня, каждое из которых напоминало жилище отшельника, остров, которому явно недоставало мягкости и благости, вновь принадлежал ей.

Орнелла помнила возвращение на Корсику до малейшей минуты, хотя с тех пор минул год. Помнила, как, растерянная и взволнованная, переступила порог жилья, в котором ютилась семья Джулио, и как у нее на руках надрывалась плачем Джульетта, которая хотела есть. Как Кармина, ничуть не напуганная таким количеством людей, внезапно вторгшимся в пределы ее тесного дома, тут же принялась греть молоко. Как ломался лед между Дино и Джулио, уступая место смущению и зарождавшейся теплоте. Какое лицо было у последнего, когда он узнал Андреа и тот протянул ему дарственную на дом. Помнила, как из угла поднялась Беатрис и смотрела на сына, как на выходца с того света.

Орнелла понимала, что мать испытывает бешеную радость и раздирающее сердце чувство вины, просто не умеет этого выразить. Она осталась жить у Джулио и Кармины, хотя и сын, и дочь настойчиво предлагали ей поселиться с кем-либо из них.

В Аяччо Орнелла и Дино навестили синьора Фабио и синьору Кристину, и те обрадовались им, как родным.

Год минул незаметно, возможно, потому, что она не переставала наслаждаться жизнью на Корсике, шепотом волн, ароматами маки, сиянием солнца или звездного неба над головой.

Орнелла остановила взгляд на вершине горы, где задержались последние солнечные лучи, окрасившие серый камень в пурпур и золото, и вспомнила звуки увертюры «Медеи», когда музыка заглушала все житейское, когда ее охватывало чувство единения с чем-то великим, а сердце переполняла любовь. То же самое Орнелла чувствовала сейчас, сидя на крыльце дома Леона и Сандры и наблюдая за Джульеттой, которая ковыляла по двору вслед за Августо, сыном Данте и Анжелы.

Из дома доносились голоса женщин, хлопотавших над приготовлением ужина, но Орнелла не делала попытки встать и отправиться на кухню. В этом смысле она сохранила прежние привычки: почти не занималась домашним хозяйством; лишь возилась с Джульеттой.

В усадьбе могла быть прорва работы, но Орнелла уходила гулять и блуждала по горам, плавала в море, как делала в юности. Глядя на это, Сандра сперва сердилась, а после привыкла, благо Женевьева, привыкшая к работе во время жизни в приюте, без страха бралась за любое дело. Они с Сандрой хорошо понимали друг друга, хотя одна не знала французского, а другая — итальянского.

К всеобщему удивлению, Женевьева Леруа предпочла остаться на Корсике с Орнеллой, к которой по непонятным причинам сильно привязалась. Несмотря на разницу в возрасте, они держались, как подруги.

Орнелла поджидала Дино. Они с Данте должны были вернуться из Аяччо, куда ездили за семенами овощей, которые решили выращивать. Весь этот год в поисках душевного исцеления Дино буквально вгрызался в работу и не прогадал: вскоре он вновь научился улыбаться, мечтать о будущем и радоваться жизни.

Орнелла надеялась, что муж привезет из Аяччо письма. Она переписывалась с Мадленой Ренарден, которая оставила театр и вышла замуж после того, как некто, пожелавший остаться неизвестным, обеспечил ее приданым. Мадлена подозревала, что это отец, таинственным образом узнавший о ее существовании, — человек, которого она никогда не видела.

Кроме того, Орнелла поддерживала связь с братом, который почти год жил в поместье близ Оссера. Андреа писал, что владения оказались сильно запущенными и придется приложить немало усилий, чтобы возродить то, что разрушалось в течение двух десятилетий. Три месяца назад Бьянка родила девочек-двойняшек, которых назвали Аннета и Дельфина, и сейчас рвалась в Париж: ей хотелось немного отдохнуть и обновить гардероб. А Андреа мечтал накупить книг и устроить в доме большую библиотеку.

Что касалось второго брака Бьянки, от Леона Гальяни скрыли все, что было можно скрыть. Посредниками выступили Дино и Джулио; они сказали отцу, что Винсенте Маркато оказался непорядочным человеком, что по их настоянию он дал Бьянке развод и теперь она выходит замуж за очень благородного и состоятельного человека, которому недосуг посетить Лонтано. Леон поворчал, но смирился.

Андреа решил не возвращаться в родную деревню; сестра и жена убедили его не тревожить призраки прошлого. Бьянка сама положила цветы на могилу Амато Форни и сказала все то, что собирался сказать ее нынешний муж.

Вместе с Андреа и Бьянкой в имение уехала Фелиса, в помощи которой они нуждались, а не так давно молодая женщина пригласила к себе Чиеру в качестве личной горничной.

Орнелла с любовью смотрела на Джульетту. Дино тоже попал в плен обаяния этой черноволосой кудрявой малышки. Вот уже несколько раз он говорил, что надо съездить в Тулон за мальчишкой. Орнелла не очень хорошо представляла, как они это сделают, ибо Леон и Сандра до сих пор не знали правды о том, что сын и невестка удочерили девочку. Орнелла не допускала и мысли, что свекры станут относиться к ее ребенку иначе, чем к родным внукам.

Впрочем, Леон изменился: теперь, если его что-то не устраивало или он не мог чего-то понять, мужчина предпочитал молчать. Так, он ни разу не заговорил о том, что Орнелла пела в театре. В понимании Леона женщина могла быть лишь хранительницей домашнего очага и воспитательницей детей.

Так думал не только он — именно поэтому никто из жителей Лонтано не знал о том, чем она занималась в Париже. По приезде Орнелла навестила Летицию Биррони, ту самую женщину, которая дала ей приют после того, как Беатрис выгнала свою дочь из дому, и в разговоре с ней представила дело так, будто Дино был на войне, а она, Орнелла, просто жила в столице и ждала мужа.

Теперь, когда она была признанным членом семейства Гальяни, с ней почтительно раскланивались на улице даже те, кто прежде подчеркнуто воротил нос. Орнелла отвечала на приветствия, хотя ей было глубоко безразлично отношение жителей Лонтано к ней и к ее семье.

Ворота открылись, и во двор вошел Данте. Августо побежал к нему, и отец взял его на руки. Появившийся следом за братом Дино вел в поводу лошадей.

Увидев Орнеллу, Данте опустил ребенка на землю и подошел к ней.

— Тебе письмо. Возьми.

Она схватила конверт. Ей написал Антуан Дюверне, написал через год после того, как она уехала из Парижа.

Сердце Орнеллы томило предчувствие чего-то неожиданного и, возможно, запретного, а душу сжимало в тисках позабытого волнения, того волнения, какое обычно охватывало ее перед выходом на сцену.