— Ты любишь меня, а я — тебя. Мы молоды и свободны. Почему бы нам не принадлежать друг другу?

Алонсо ничего не ответил. Он приподнял Женевьеву, оторвав ее ноги от дна, крепко прижал к себе и нашел губами ее губы.

Когда их тела соединились, что-то в ней оборвалось, рухнув вниз, а потом так же стремительно взмыло вверх. Они превратились в единое целое. Волны качались в ритме движений их тел. Солнечные блики на воде трепетали, будто живые. В эти минуты для Алонсо существовала только Женевьева, ее дыхание, похожее на шум прибоя, ее волосы, своим прикосновением напоминающие шелковую ткань, объятия ее рук, берущие в вечный плен. И он нисколько не удивился, когда темнота его внутреннего мира вдруг взорвалась ослепительным светом.

— Так ты женишься на мне, чтобы спасти мою честь?

— Конечно, женюсь. А пока… можно я продолжу ее губить?

Они лежали между камней на песке, и волны лизали их ноги. Женевьева уютно устроилась в изгибе руки Алонсо и положила голову ему на плечо. Над влюбленными носились чайки, едва не задевая их своими крыльями. Солнце ласкало кожу, а море источало сильный терпкий запах.

— Все так близко, — прошептал Алонсо.

— Все?

— Да, все, что способно подарить счастье.

— У тебя были женщины? — спросила Женевьева.

— Я играл в борделях, и иные девушки желали отблагодарить меня таким образом. Несколько раз я соглашался, а потом заметил, что после этого мне становится противной даже моя музыка. У меня оставалось ощущение какой-то липкой грязи, чувство того, что кто-то чужой запустил в меня руку и шарит там в поисках сокровенного. С тобой все не так. Я ощущаю ласку твоего сердца и чистоту твоей души.

Они вернулись домой к вечеру, держась за руки, пьяные от счастья и утомленные любовью.

— Я бы хотела, чтобы мы поженились в Италии, — шепнула Женевьева Орнелле за ужином, и та печально улыбнулась.

Двор был заставлен корзинами с виноградом, зеленым и синим, прозрачным и покрытым тончайшим восковым налетом. В воздухе стоял дурманящий запах липкого сока, на который слетались осы и которым были испачканы лица и руки детей.

Взрослые были заняты до самого вечера; только Орнелла по обыкновению сидела на крыльце.

На закате рядом опустился Дино. Он выглядел усталым, но довольным.

— Слышала новость? Отец как староста Лонтано выступил за запрет кровной мести. И мы больше не будем воевать с нашими соседями. Леон считает, что в то время, как император томится на острове, корсиканцы должны сплотиться, а не убивать друг друга.

— Хорошо бы это стало законом!

— Да. Тогда я был бы спокоен за наших детей.

— Детей?

— Я уже говорил тебе, что хочу мальчишку.

Орнелла неподвижно смотрела туда, где переливались небесные витражи, а облака уплывали вдаль, будто корабли, чьи паруса были окрашены закатом в цвета меда и крови.

— Полагаешь, наши дети останутся на острове? — задумчиво спросила она.

— Кто знает! Если они захотят выбрать иную судьбу, я не стану их удерживать, — сказал Дино и заметил: — Мне кажется, ты давно порываешься в чем-то признаться, но никак не можешь решиться.

Орнелла повернулась и посмотрела в лицо мужа. Прошло много лет, но глаза у Дино остались прежние — серые с золотистыми точками, любящие, понимающие и добрые.

— Просто я уже приняла решение.

— Не посоветовавшись со мной? — улыбнулся он и легонько коснулся ее руки.

— Да, потому что оно было единственно возможным и верным.

Он продолжал улыбаться.

— Ты уверена?

Орнелла встала и принесла письмо Антуана Дюверне. Дино пробежал его глазами. Она ждала, что на его лицо ляжет тень, но он оставался спокойным.

— Это не навсегда, — на всякий случай сказала Орнелла, — быть может, на несколько сезонов.

— Что в этой жизни случается навсегда? Если мы приехали на Корсику, это не означает, что мы купили билет в один конец!

— Я думала, для тебя важно остаться именно здесь.

— Работа на земле отвлекла меня, но не поработила. Я уже не только сын своего отца. Я повидал многое, но еще не все. Почему бы нам не посетить родину наших предков? Полагаю, в нынешние времена Италия, как никогда, нуждается в опытных офицерах.

Орнелла встрепенулась.

— Мы могли бы заехать в приют и взять мальчика, а потом отправиться в Италию на три-четыре года. Как раз пройдет достаточно времени, чтобы твои родители поверили, будто сына родила я!

— Но ты будешь занята в театре.

— Не настолько, чтобы мне не хватило времени заботиться о детях. К тому же Женевьева обещала мне помочь.

— Если Женевьева и Алонсо станут продолжать в том же духе, вскоре после свадьбы ей придется возиться с собственным малышом.

Орнелла покраснела.

— Ты заметил?

— Я еще не разучился отличать безумно влюбленных от обычных людей.

— Ты не станешь возражать, если Алонсо и Женевьева поедут с нами?

— Нет. Они заслужили возможность отыскать свое место в мире, как это случилось с большинством из нас.

Орнелла крепко обняла и страстно поцеловала мужа, а потом положила голову на его плечо.

Время шло, взрослые давно уложили детей и легли спать, а Орнелла и Дино все говорили, мечтали, строили планы. Солнце село; горизонт протянулся шелковой ниточкой, такой же тонкой и алой, какой порой казалась Орнелле нить ее жизни.

Было далеко за полночь, когда они вернулись в дом. Корсика погрузилась во мрак; нигде не было видно ни огонька, птицы умолкли, и до слуха долетал лишь вечный шум моря и легкий гул далеких горных потоков: казалось, где-то в ночи неустанно шепчет призрачный голое, голос надежды, голос судьбы.