И еще я получила сообщение на телефон от неизвестно кого, где говорится: Прекратите шпионить, мисс Хокинс.

На это я ничего не ответила.

А все мои сообщения З. или мне от него – исчезли.

Сын предсказательницы судьбы сидит в кресле, окруженный со всех сторон позвякивающими ключами, в лесу, под звездным небом, и беседует с женщиной, сделанной из снега и льда.

Поначалу он в растерянности, что же ей рассказать.

Рассказчиком он себя никогда не считал.

Вспоминает те истории, на которых он вырос, мифы, сказки и комиксы.

Вспоминает “Сладостные печали”, как там описан экзамен, который полагалось сдать перед тем, как получишь право называться хранителем, когда надо рассказать любую историю, только не свою собственную, но у него нет никакой истории.

Он не подготовился. Не потренировался.

Однако ж просьба не ставит ему ограничений.

Буквально: какую хочешь, такую и расскажи.

И вот Закери начинает, поначалу запинаясь, но постепенно входя в тон, как будто перед ним старый друг, и посиживают они в знакомом баре, который неярко, в самую меру освещен, и коктейли правильно смешаны, а вовсе не в холодном кресле в заснеженном сказочном лесу, адресуясь к безмолвному истукану.

Начинает он с того, как мальчик одиннадцати лет, возвращаясь из школы, увидел в переулке нарисованную на стене дверь, и описывает ее во всех подробностях, вплоть до замочной скважины, зияющей чернотой. Он рассказывает, как мальчик не решился открыть дверь. Не решился, и потом долгие годы жалел об этом, и в самые неожиданные моменты вдруг думал об упущенном случае, рассказывает, как воспоминание о двери преследовало его и преследует по сию пору.

Он рассказывает ей, как, переезжая с места на место, нигде не чувствовал себя дома, как, где бы он ни был, ему вечно хотелось оказаться где-то еще, предпочтительно в месте придуманном, вымышленном, описанном в книжке.

Он рассказывает ей, как волнует его то, что все это ничего не значит. Что все это не имеет значения. Что тот, кто он есть, или тот, кем он себя считает, – это просто набор отсылок на произведения искусства, созданные другими людьми, а он придает такую важность сюжету, смыслу и структуре, так стремится к тому, чтобы решительно все в его мире было аккуратно, по полочкам, а так не бывает и, боится он, никогда не будет.

Он рассказывает ей то, о чем никогда никому не рассказывал.

О человеке, который разбил ему сердце, и разбивал его так мучительно долго, что он совсем разучился отличать боль от любви, и теперь, когда столько времени уже миновало, всякий раз, когда он пытается разобраться в своих чувствах, приходит к выводу, что чувствует пустоту.

Он рассказывает ей, как после этого университетская библиотека стала для него спасением, как всякий раз, чувствуя, что падает духом, он шел туда, брал новую книгу и проваливался в нее, на время становясь каким-то совсем другим человеком. Он подробно описывает библиотеку, не забыв упомянуть хлипкую проводку и ненадежные лампочки, как он нашел там на полке “Сладостные печали” и как этот момент, несомненно знаковый, как выражается его мать, сказался на последующих моментах его жизни.

Он читает ей из “Сладостных печалей”, полагаясь на память, когда звездного света недостает, чтобы разобрать слова. Пересказывает сказки из книги Дориана, про замки, мечи и сов, про потерянные сердца, про утраченные ключи, про Луну.

Рассказывает, как ему казалось, что он в вечном поиске, и как часто думал он о той двери, которую не открыл, и как разочарован был, войдя наконец в другую нарисованную дверь, и это чувство все еще не ушло, но все-таки был момент – тогда, в золоченом бальном зале, сохраненном во времени, – когда оно на мгновенье исчезло. Он нашел то, что искал, – человека, а не место, конкретного человека в конкретном месте, но затем и момент прошел, и человек с местом исчезли.

Он пересказывает все, что последовало за тем, от рухнувшего лифта до голосов в темноте, до того как в святилище нашелся Саймон, сюртук которого сейчас на нем, и как сквозь снегопад, не зайдя на фантасмагорическую вечеринку, ведомый оленем, он попадает в лес и приносит свою историю на поляну, на которой они в настоящее время находятся, и описывает все, что видит, вплоть до деталей парусников, вырезанных на ее платье.

Затем, исчерпав то, что он принес с собой, Закери принимается сочинять.

Размышляет, вслух, куда мог бы направиться один из замерзших кораблей на ее платье, и пока он говорит, корабль начинает двигаться и уплывает по ледяным волнам, прочь от Мирабель, дальше по снегу.

С продвижением корабля лес преображается, деревья исчезают, когда он мимо них плывет, но Закери остается в своем кресле, и ледяной двойник Мирабель остается тоже, слушает, как он нащупывает собственный путь вперед, медленно, спотыкаясь, когда слова не приходят, ждет и не поторапливает, следует за кораблем и историей, куда им вздумается зайти.

Снег вокруг, когда парусник по нему проплывет, тает, волны свиваются водоворотами, бьются о его корпус.

Закери представляет себе, как под этими парусами он пересекает морской простор. Там, на палубе, Дориан, и потерявшийся сыч-приятель тоже. Он прибавляет к ним еще и персидского кота, для компании.

Представляет себе то место, куда направляется корабль, но не затем, чтобы забрать его обитателей домой, а затем, чтобы доставить их в земли новые и неведомые. Он ведет корабль – и свою историю – туда, где еще не бывал.

Сквозь время и судьбу, мимо луны, солнца и звезд. Где-то там есть дверь, отмеченная короной, сердцем и пером, дверь, которая еще не открыта.

Он видит ее прямо перед собой, мерцающую в тени. У кого-то есть ключ, который ее отопрет. За дверью – еще одна гавань на Беззвездном море, полная книг, лодок и волн, омывающих рассказы о том, что было и что будет.

Закери следует за рассказами и кораблем, сколько может, а затем возвращает их обратно. Вот прямо сюда и сейчас же. Именно в эту заснеженную сиюминутность, заново заросшую деревьями, с веток которых свисают, позвякивая, ключи.

И тут он замолкает.

Парусник причаливает к ледяному одеянию, и морские чудовища снова его окружают.

Закери сидит, разделяя с Мирабель молчание, которое установилось после рассказа.

Непонятно, сколько прошло времени, если оно вообще прошло.

Помолчав, он поднимается с места и подходит к своей слушательнице. Отвесив легкий поклон, наклоняется к ней.

– Где же это кончается, Макс? – шепчет он ей в самое ухо.

Рывком повернув голову, она смотрит на него пустыми ледяными глазами.

Он замирает, до того изумленный, что и пошевелиться не в силах, когда она поднимает руку и тянется – не к нему, а к ключу, который свисает с его шеи.