Бабуля ни на секунду не задумалась над ответом.

— Нет! — решительно объявила она. — Ни в роду Собакиных, ни в роду Савицких плакс никогда не бывало. Все твои предки были люди мужественные — вот как Костя.

Все посмотрели на Бабста. Хранителю музея, видимо, надоели комплименты и постоянное внимание. Он встал и сказал:

— Ну, ладно, вы тут хвалите друг друга, а я пока приготовлю раствор. Петра мы, правда, так и не нашли, но попробовать все равно надо. Может, и без него что получится.

Он отнес рюкзак к стоявшему в углу журнальному столику и приступил к уже привычной процедуре.

Под тиканье менделеевского аппарата Савицкий начал рассказывать бабуле о приключениях последних десяти дней. Паша активно комментировал, Костя изредка отрывался от работы и подавал реплику, чтобы исправить какую-нибудь ошибку, а Маша с ужасом ждала, когда рассказ дойдет до ее предательства. Несомненно, Елизавета Львовна сразу выставит ее вон, и никакое сходство с принцессой на фотографии ей не поможет. Однако благородный Петр Алексеевич умело обошел все скользкие места. У него вышло так, что сразу после прилета из Краснопырьевска они поспешили к бабуле на Яузский бульвар.

— Я в этом и не сомневалась, мой милый! — заключила Елизавета Львовна. — Ну что, готово?

Последний вопрос был обращен к Бабсту. Костя понюхал стакан с мутно-коричневой жидкостью, поморщился, а потом ни слова не говоря отпил из него.

Все ахнули, вскочили и подбежали к отчаянному экспериментатору.

— Да не бойтесь вы, ничего не будет, — спокойно сказал тот, ставя полный стакан возле аппарата.

— Почему?

— Потому что водичка получилась. Можно даже анализа не делать, на вкус все ясно. Мутная водичка, вонючая, с солями, но именно водичка. И никакого эффекта от нее не ждите. Все нейтрализовано.

Паша подбежал к журнальному столику, схватил стакан с раствором, понюхал — и закашлялся.

— Ароматерапия... — выдохнул он, — ...шоковая.

Бабст отобрал у него стакан и поставил его обратно.

Потом подошел к столу и налил себе чаю. Все снова расселись по местам.

— Костя, ты все-таки объясни — что и чем нейтрализовано? — попросил Савицкий. — Я не понимаю.

— Ну, смотри, — начал Бабст. — Я уже давно об этом думаю. Итак, из чего состоит наш эликсир и что его компоненты значат? Во-первых, у нас есть отрезвит. От него человек смотрит на мир так, как будто видит его впервые, и при этом чувствует, что все может. Потом на это дело мы накладываем патину. А это власть. Исчезает робость, привычка к подчинению, человек превращается в царя, императора, самодура, который ни в чем не знает удержу. Теперь он не только чувствует, что все может, но у него еще и есть на это силы. Потом добавляем бонзайской коры — переимчивости, стало быть. Как только смешал — начинаешь сомневаться. Думаешь: ну да, я-то, конечно, все могу, но только вот с кого бы мне пример взять? Дайте, мол, образец — и я все сделаю. И тут тебе вместо образца — бабах! — полоумь-травы. Только что ты все мог, а теперь тебе, как юродивому, ничего в этом мире не надо. Но и юродивым ты не становишься, потому что патины с корой принял. Вот это и есть нейтрализация.

— И что получается?

— А ничего не получается. Сидишь себе такой же, как в начале, только поганой водички попил. Остается рот чаем прополоскать.

И Костя отпил из чайной чашки.

— Так вот почему у Тяпова ничего не вышло! — воскликнула Маша и тут же прикрыла рот рукой. Но бабуля, похоже, ничего не заметила. — Теперь все понятно. Что же делать?

— А ничего тут не сделаешь, — грустно сказал Живой. — Я так думаю, Алексеич, прикололся твой прадедушка. Пошутил. Мол, ищите-свищите, а в конце будет вам водичка из-под крана.

Елизавета Львовна, молча следившая за разговором и, очевидно, не все понимавшая, последнюю фразу поняла очень хорошо.

— Папа не мог так пошутить! — веско сказала она.

— И, кстати, вы забыли про плачущего Петра, — добавила Маша. — Слезы — это ведь тоже водичка с солями.

Савицкий был страшно расстроен:

— Ну, хорошо! «Заплачет Петр»! А где этого Петра искать? Я вот сам сейчас заплачу, может, от этого у нас все получится?

Повисла пауза. Всем было ясно, что поиски зашли в тупик.

Молчание нарушил Паша:

— Ну что вы сидите, как боярская дума? — бодрым голосом спросил он. — Давайте хоть кофейку попьем. Я вам такой сварю, что сразу соображалка заработает. Елизавета Львовна, у вас кардамон есть?

— Откуда я знаю? — пожала плечами хозяйка. — Спросите у Полины на кухне.

— Ребзо, айда на кухню! — скомандовал Живой. — Сейчас шарахнем кофейку по рецепту одной моей подружен-ции — сразу проснемся и все прочухаем. Князь, веди нас!

Петру Алексеевичу ничего не оставалось, как возглавить процессию. Последним брел Бабст.

Не прошло и пары минут, как в комнату ворвалась рассерженная Полина Андреевна.

— Елизавета Львовна, что за табор привел ваш внук? Один небритый, другой лохматый. Лохматый потребовал у меня турку и кофе. Шарит по полкам, как у себя дома. Ложкой дирижирует, заклинания какие-то пришептывает, зелье варит. Меня вот выгнал. Сказал — не подглядывайте, тетенька, я обещал унести этот секрет с собой в могилу.

— Полина Андреевна, не обижайтесь на него, — умиротворяюще ответила хозяйка. — Паша всегда нервничает перед концертом. А когда он нервничает, он может наговорить много лишнего. Пусть они там колдуют, а вы пока полейте-ка лучше березку. Это вас успокоит.

— Кому бы не мешало успокоиться — так это тому лохматому, в рваных джинсах, — проворчала себе под нос Полина Андреевна, однако послушно взяла с подоконника лейку и подошла к бонсаю, стоявшему на круглом столике в углу, под старинной, потемневшей от времени иконой в золотом окладе.

— Да протрите листья, как бывший хозяин велел! — приказала Елизавета Львовна, подъезжая к деревцу на своем кресле.

— Так вчера только протирала, — сказала Полина Андреевна.

— Вчера, сегодня... — задумчиво пробормотала хозяйка, видимо, углубляясь в воспоминания. Отвлек ее Бабст, вернувшийся из кухни обратно в комнату.

— Можно я у вас тут посижу? — спросил он. — А то там Пашка сварил какой-то смолы. Я кофе вообще-то не очень люблю, а такой дикарский и подавно.

— Паша, когда перед концертом нервничает, всегда готовит что-то несъедобное, — охотно откликнулась Елизавета Львовна. — Помню, он мне как-то жареную картошку в сахарной пудре преподнес. И, представляете, сам съел ее за милую душу, ничего не заметил.

Полина Андреевна покачала головой и ушла в соседнюю комнату.

Бабст подошел к бонсаю и улыбнулся, вспомнив неистового батюшку Симеона. Потом присмотрелся к иконе.

— Скажите, а кто тут изображен? — спросил он.