хотелось, чтобы эта перспектива была упущена.

— Само собой, — сказал я.

Кондырин начал разливать чай. Кажется, в нем Кондырин разбирался — чай получился ароматным настолько, что перебивал химическую атмосферу каморки.

— К сожалению, у нашего руководства слишком много причин противодействовать проекту, — сокрушенно донес Кондырин. — Вплоть до откровенного саботажа.

— Неужели? — я озабоченно нахмурился.

— Вполне. Тут же у них все схвачено! Все пироги поделены, все копейки посчитаны, каждый свисток в нужном направлении свистит. Невидимая рука рынка. Понимаешь?

— В общих чертах, — ответил я.

Кондырин отставил чайник, я взял кружку. Все-таки самолепная глина отлично подходит для чая. Лучше всякого фарфора.

— Ротанам в пруду щука не нужна, им самим лягушачьей икры не хватает. — Кондырин схватил кружку и стал быстро пить. — А под боком у НЭКСТРАНа не разгуляешься, это же понятно. Большие деньги любят тишину, а какая тишина, если у Шурика тут делянка на делянке?! Прокуратура язык в жопу засунула, но это же до поры. И что это значит?

— Что?

— А это означает одно — они попытаются НЭКСТРАН отсюда выдавить.

Кондырин хватал жадными глотками горячий чай, я подумал, что это он зря. От горячего чая случается рак горла. Точно бывший алкаш, любит горло драть.

— Как?

— Мерлушкин не такой лошок, как любит изобразить. Поиск компромата. Провокации. Подставы. Понятно, что в лоб они ничего не могут сделать, будут с флангов заходить, будут трепать. А такая ситуация может повредить проекту.

— Не исключено. — Я грел руки о кружку.

— Обязательно. — Кондырин тоже стал греть руки.

Косматый прием, волостное НЛП.

— Я бы сказал неизбежно, — Кондырин включил доверительный шепот. — Это неизбежно навредит проекту. Но Саша не умеет иначе, за десять лет он неплохо адаптировался к крысиной сваре и скоро включит крысу. Его раздавят, как клопа…

Я едва не вздрогнул.

— Но вони будет столько, что все разбегутся.

Стали пить. Чай был действительно неплох.

— Ты понимаешь, к чему я веду?

— Понимаю, — сказал я.

— И что думаешь?

— Я хочу написать статью о пропавших.

— О пропавших? О пацанах, что ли?

— Да, о них.

Кондырин снова стал ломать сушки. Судя по всему, у него были крепкие руки — сушки он крушил как арахисовую скорлупу.

— Но мы уже делали о них материал, — сказал Кондырин. — Четыре дня назад.

— Дело в том, что поиски приостановлены, — сказал я. — Я хотел бы вызвать к поискам… новый интерес.

Кондырин накрошил сушки в чашку.

— Хочу написать про это статью.

У него же ошпаренные руки. Как он этими руками мог так легко ломать эти сушки? Или руки у него ошпарены только с внешней стороны? Как он умудрился ожечь исключительно тыльную сторону ладоней?

— Это без проблем. Напечатаем хоть завтра. Приноси материал.

— Спасибо…

— Да всегда пожалуйста. Но если… если по чесноку, задолбались здесь все. Лучше один НЭКСТРАН, чем сорок Мерлушкиных.

Я многозначительно промолчал.

Некоторое время мы пили чай, а когда чай кончился, я направился к выходу. Кондырин поймал меня на верхней ступени лестницы и прошептал:

— Витя, ты там передай, что если что, то у меня на всех тутошних есть по чемодану. Ну ты понимаешь, что я имею в виду?

— Разумеется. Я непременно передам.

На улице слегка усилился дождь. Капли были не кислыми, обычными. Я шагал по Советской в сторону электросетей, потом по Пионерской. На улицах никого, попрятались, мне самому хотелось спрятаться, на всякий случай я сочинял будущую статью.

Каждый год в России исчезает порядка… наверное, двадцати тысяч человек. Данные надо уточнить, впрочем, никто проверять все равно не будет.

Это приблизительно, поскольку точной статистики исчезновений нет с конца восьмидесятых годов. Как правило, за большинством исчезновений стоит криминал или несчастный случай. Однако некоторые исчезновения нельзя объяснить ничем…

Люди пропадают и не находятся никогда… Двое моих знакомых исчезли, и их никто не нашел. Но оба занимались бизнесом, занимались углем, и их исчезновение можно было объяснить. Максим Куприянов и Костя Лапшин от бизнеса были далеки. Однако они пропали. И теперь…

Что после «теперь», я не представлял. Впрочем, я пришел.

Дом Снаткиной промок, свет включен не был, но телевизор работал.

Снаткина присутствовала где-то в глубине, ее наличие определялось по звуку работающего телевизора; я осторожно прошмыгнул в комнату, быстро разделся и забрался в сухую постель. Пару часов…

Поспать не удалось. Я чувствовал, что статью надо написать, поэтому сел, вытянул из-под койки чемодан, открыл. Сканер лежал на дне под рубашками. Это был сканер Хазина, но хранился у меня, удобно влезал в чемодан. Я отсканировал рекламный буклет «Растебяки». Работает. Завтра, когда отправлюсь в архив, возьму ноутбук и сканер. А сейчас статья…

У.н. «Исчезновение», так.

«Каждый год в России исчезает порядка двадцати тысяч человек. Это приблизительные данные, поскольку точной статистики исчезновений нет с конца восьмидесятых годов. Как правило, за большинством исчезновений стоит криминал или несчастный случай…»

В мою комнату вошел целеустремленный Роман.

— Нам надо поговорить с родителями второго мальчика, — с порога заявил он. — Максима Куприянова.

— Зачем?

Не хотелось отрываться от монитора.

— Мне кажется, что здесь… — Роман привалился к стене. — Не то здесь что-то, в Чагинске и окрестностях…

Я вдруг заметил, что за прошедшие дни он слегка обрюзг и стал часто стоять у стены. Я подумал, что, если бы у него вдруг выпала половина волос, он стал бы похож на стоящего у стены Говарда Филипса Лавкрафта.

— Ты прав, Рома, — сказал я. — Здесь заговор. Я об этом узнал сегодня, мне сообщил неравнодушный гражданин.

— Против кого заговор?

— Ну… Всех против всех. Местные элиты увлеченно жрут друг друга и мечтают использовать в этом процессе федеральный бизнес. Ничего оригинального, но обстановка определенно накалена. Только за последнюю неделю поступило сто три полновесных доноса.

— Ты все шутишь. — Роман почесался спиной о стену.

— Нет, я абсолютно серьезен. Неравнодушный гражданин показал мне документы, и вот что я хочу сказать: стук стоит над Чагинском, и стар и млад стучат самозабвенно и с удовольствием. На одну Снаткину восемь анонимок, шестеро доброжелателей обвиняют ее в черной магии, двое в краже комбикорма.

Роман оттолкнулся от стены.

— На тебя тоже набарабанили, — сказал я. — Что ты пел со сцены похабные куплеты. Поступили многочисленные жалобы.

— От кого? — неосторожно спросил Роман.

— От пенсионеров и духовенства.

— Ну хватит, — сказал Роман. — Хватит шутить, Витя! Это невесело, ты-то должен понимать…

— Пожалуй. То есть я понимаю. Шутить здесь нечего.

Мне действительно перехотелось шутить. Да и Роман… Роман недостаточно отвратителен. Не исключено, что это потому, что мы недавно знакомы.

— А вообще, ты прав — им плевать, — сказал Роман. — Сегодня никакого автобуса