в детстве наоборот… Хотел на планере полетать…

— Ну, полетай сейчас, в чем проблема-то?

Роман хрюкнул.

Я выбрался из кресла и подошел к стене. Посмотреть фотографии. Мне казалось, что я там должен быть, мы с Кристиной ведь дружили, и нравилась она мне, и иногда казалось, что я ей тоже нравлюсь.

Меня на стене не нашлось. И Федьки. Кристина и ее сын. Много сына и некоторое количество Кристины.

Кое-где фотографии были приколоты рыболовными крючками. На самом деле крючками, забавно.

Кристина всегда улыбалась, на каждой фотографии старательно улыбалась и строила жизнерадостное лицо. А может, она и на самом деле была счастлива, Кристина и мальчишка на трехколесном велосипеде. Мальчишка щурился и, похоже, собирался чихнуть, из-за его спины торчал куст с белыми цветами — наверное, шиповник.

Я узнал мальчишку и почувствовал, как стало неприятно в животе.

Это был тот самый аэронавт с излишне серьезным лицом и круглыми оттопыренными ушами. Приятель Аглаи, с которым они запускали склеенный из бумаги воздушный шар. Парень, которому я подарил зажигалку, потому что у него отсырели зеленые китайские спички.

На стене висело еще много фотографий. На всех снимках Кристина находилась рядом с сыном. Они стояли под соснами в парке, стояли на эстраде, плыли по реке на резиновой лодке, ели мороженое. Кто-то их фотографировал. Наверное, Аглая. Аглая сама присутствовала на нескольких снимках, она стояла под соснами, кривлялась с Костей на эстраде, висела на турнике. На турнике висели втроем, еще с одним мальчишкой — видимо, Максимом.

— Это сын ее? — спросил Роман.

Он тоже разглядывал фотографии.

— Да.

— Не похож. Наверное, на отца похож. Ты его знал?

Я сказал ему, что мы строим космодром, вдруг вспомнил я. Точно. Что в лесу строят космодром. А котлован роют для подстанции.

— Отца?

— Отца.

— Нет. Я же учиться уехал, сюда не возвращался больше…

— А это что?

Роман ткнул пальцем в фотографию с турником.

— Ничего…

— Да нет, вот тут… вроде блик…

Я пригляделся.

— Или ручкой красной начеркали… — щурился Роман. — Будто стержень расписывали… Не видно… А почему ты не возвращался? — спросил Роман.

— Из-за бабушки. Бабушка просила, чтобы я не приезжал… Но я зачем-то…

Зачем я сюда приехал?

— Короче, пообещали втрое, а делать ничего вроде не надо, знай говняй…

— Почему бабушка не велела сюда возвращаться? — перебил Роман.

Бабушка каждый вечер смотрела новости по телевизору и пила чай с самодельными сухарями. После новостей бабушка прикручивала звук и любила поговорить.

Я вернулся в кресло, а Роман продолжил рассматривать фотографии на стене.

— Ну, бабушка моя была своеобразной женщиной… весьма… — сказал я. — Видишь ли, все мои предки жили здесь. Не обязательно в Чагинске, в окрестностях.

В Номже, в Лесникове, в Высоком. То есть они тут столетиями сидели, и не очень удачно у них это получалось. Поэтому бабушка хотела, чтобы мы с Чагинском порвали. Разъехались подальше.

Разлетелись. Однажды бабушка сказала, что мы слишком долго здесь, гораздо дольше, чем следовало бы. Земля пропиталась нами, нас стало больше под землей, чем на ней, и наши корни стали сильнее нас. Крепкие корни, еще немного — и разучимся ходить. Некоторые уже разучились, присохли здесь, сидят и сидят.

Корни их затягивают в грунт, а надо бежать…

Короче, бабушка не хотела, чтобы я сюда возвращался. Но тут эта гнида Крыков пообещал денег… а у меня как раз межсезонье… напиши книгу про Чагинск, город высокой культуры и славы, про адмирала Чичагина… Ну, я и подписался…

Беги, Витенька, беги.

— Пойду проверю дождь.

Я отправился на веранду, дождь продолжался и оставался кислым, я вернулся, и Романа в большой комнате не оказалось. Я заглянул в комнату Кости, Роман нашелся там. Он включил настольную лампу и сидел за столом, изучая корабль в бутылке.

Хорошая комната.

Диван, старый письменный стол, на столе разобранный магнитофон. Самодельный древний шкаф, много полок с книгами, сундук, очень удобный, кстати, сундук — высокий, с плоской крышкой, в случае чего можно использовать в качестве верстака. И спрятаться можно. Лампа, на ней оранжевые наушники от плеера.

— У всякого уважающего себя пацана обязательно должен быть…

— Тайник? — спросил Роман.

— Угу. Только нам его не найти. В городской квартире можно, а тут… Нужно дом разбирать.

Обычная комната.

— Страшно… — прошептал Роман.

У меня была похожая комната. Правда, без сундука.

— Ничего страшного, — сказал я. — Обычная комната. Я в такой пятнадцать лет прожил.

— Это комната мертвеца..

— Иногда людей находят… Через годы…

— Ты что, не видишь, что это комната мертвеца?! — прошептал Роман. — Это же чувствуется. Я бывал в таких…

Какой чувствительный танцор диско. Но комната и на самом деле… Остывшая. Тихая.

— Ты ошибаешься, — сказал я.

— Может… Да, наверное, ошибаюсь…

Он поставил бутылку с кораблем на стол.

— Витя, как ты думаешь, можно что-то сделать? Они ведь завтра не будут искать. Им действительно на все плевать…

— Что сделать?

— Ну, не знаю… Ты же с этим… со Светловым вроде говорил, поговори еще. Пусть поможет.

— Поговорю, — пообещал я. — Завтра поговорю.

— Хорошо…

Роман постучал ногтем по бутылке.

— Ненастоящий, — сказал он. — Ненастоящая бутылка, из смолы сделана. Сначала он построил кораблик, а потом залил его раствором.

— Пойдем отсюда.

Роман погасил лампу, мы вернулись в большую комнату.

Некоторое время сидели в темноте.

Я думал. Про это сложно было не думать.

— Я прочитал твою книгу, — сказал вдруг Роман. — В ней все несчастны. Ты написал книгу, в которой все герои тотально несчастны…

— «Малая Сунжа — город речной славы».

— Нет, не про Сунжу, про пчелиный хлеб. Там же все поголовно психи и неудачники. А тебе тогда было… сколько тебе было?

— Сорок семь, — ответил я. — Молодым людям свойственно сочинять пессимистические романы. Чем старше писатель, тем веселее книги, не книги, а сплошная комедь. Писатель пишет уже не про пчелиный хлеб, но про помидоровое вино…

Роман отпил рассола. А я еще рябиновки.

— Моя новая книга будет необычайно веселой, — пообещал я. — Это будет оптимистическая поэма становления… и развития государственности среди болот и суглинка Нечерноземья. Ода труду и самоотверженности… Где каждый вносит свой вклад…

Рябиновка дернулась назад, пришлось задержать дыхание.

Только идиот может запускать бумажные шары и клеить корабли в бутылках.

Я не встречал никого, кто бы клеил бутылочные корабли, такие вымерли давно даже в книгах. Хотя… Сын Кристины. Кристина воспитала своего придурка в придурочном духе. И все это закончилось космическим идиотизмом. То есть не закончилось, а вполне себе продолжается, и я уже плотно внутри этого идиотизма, сижу в чужом доме и жую зеленые помидоры…

Рябиновка ударила в нос.