И постучал себя по широкой выпуклой груди.

– Дочь моя жива? – прошептал Олег, но так слабо и невнятно, что только Предслава, наклонившись к самым его губам, разобрала сказанное.

– Жива, чего ей сделается?

Икмоша хотел еще что-то добавить, но Предслава ожгла его таким взглядом, что пробила даже воловью шкуру, в которую была одета его душа.

– Возьми выкуп! – взмолилась к Олегу Эльга. – Если не возьмешь – она ведь наложницей останется! И ты, и она, и весь род наш позором…

И замолчала: худшего позора, чем уже случился, трудно вообразить.

– А так хоть дети ее будут законными… – добавила она, но ее саму этот довод утешил мало.

У будущих детей Горяны уже есть самое меньшее один соперник: Ярополк, сын Прияславы Смолянки. Не менее законного рождения.

– О Боге подумай… – добавила она.

Могла ли Эльга вообразить два года назад, что сама будет говорить Олегу Предславичу о Боге! В тот раз, когда он молил ее разрешить Горяне креститься и признавался, что не вынес бы тягот своей незадачливой жизни, если бы не Христова вера.

Отец Ригор заговорил о примирении с врагами. Эльга не слушала. Тяжело давалось им Царствие Небесное. Бог испытывал своих новых наследников, нагромождая на их пути одну беду за другой.

Но ведь сказано: чем теснее и труднее путь, тем ближе Золотое царство…

* * *

– Воевода пришел.

Сколько раз за все годы Эльга слышала эти слова! Поскольку один из двоих показывался здесь чаще другого, Мистина был для ее челяди и отроков просто «воевода», а двоюродный брат – «воевода Асмунд».

Но сейчас она не хотела видеть никого. Просто сидела, уронив руки на колени. Как она горевала каких-то пять дней назад, пока думала, что ее сын погиб! Как молилась и мечтала, чтобы он вернулся! И вот Бог ее услышал. Святослав вернулся. Если до того она жила с чувством одной ужасной потери, то теперь к ней прибавилось множество новых. Но и боль той, первой, вовсе не утихла.

– Пусть войдет, – вздохнула Эльга.

Мистина вошел – по обыкновению, очень тихо. Эльге всегда казалось, что он занимает в ее жилище слишком много места, и он старался двигаться бесшумно, дабы как-то умерить свой рост. Прошел и сел на лавку напротив нее, свесил руки между колен. Он редко бывал растерян и удручен, и сейчас при виде его погасшего лица ей вновь вспомнились те дни после смерти Ингвара. Когда они встретились с Мистиной и его семьей возле Малин-городца, где под слоем свежей земли лежало кострище – крада Ингвара и малой дружины. И Мистина вот так же растерянно смотрел на нее, не зная, винит ли она его в чем и виноват ли он взаправду.

– Послушай… – начал он. – Ута хочет…

Эльга вскинула глаза. Вот это она от него слышала редко. Не сказать чтобы он был невнимателен к жене, но о желаниях Уты чаще Эльга сообщала ему, чем наоборот.

С усилием расцепив судорожно сжатые пальцы, княгиня попробовала расслабить, как-то смягчить свое лицо. Желания Уты будут исполнены, тут и разговору нет. Раздор сыновей больно ударил по ним обеим, но сестру Эльга жалела не меньше, чем Улеба. Даже больше. Он мужчина. А мать его и так уже достаточно перенесла.

– Она хочет, чтобы мы все уехали, – вытолкнул из себя Мистина. – Когда Улеб окрепнет. Мы не можем больше жить здесь, где…

– К-куда – уехали?

Поначалу Эльга даже обрадовалась этому решению: она сама не знала, как Улеб дальше сможет оставаться возле князя, своего брата, ставшего смертельным врагом. Возле своей бывшей невесты, силой взятой в жены другим. Сейчас Улеб еще не выходил из дома: головная боль у него почти прошла, но сломанные ребра мешали двигаться, каждый вздох давался с болью.

– В Плесков. В ваше Варягино. Ута хочет вернуться с ним туда.

Эльга помолчала. Да, это отличный выход: в Плескове Святослав уже не хозяин, зато там у Уты много родни – престарелый отец, родной брат Кетиль, родичи по матери в Любутине за рекой.

Но если ехать так далеко – это значит, надолго… Может быть, навсегда…

– Вы все? – повторила Эльга. – Ута… И… ты?

Мистина сокрушенно кивнул. Все понимали желание Уты в такое время держать всю семью вместе – и подальше от того, кто принес им зло.

И эта мысль вызвала у Эльги другую: а что, если им с Браней тоже уехать? Какое было бы счастье: оставить весь этот раздор позади, вновь увидеть родные края, белые камни реки Великой, Русалий ключ. Вместе с Утой гулять по берегам, где бродили когда-то маленькими девочками. В воспоминаниях детство и юность не казались Эльге такими уж безмятежными, но ребячьи беды, к счастью, не возвращаются к взрослым. А вот прежние радости еще можно оживить, пока живо в человеке сердце.

Но тут ее взору представились те дымящиеся, зловонные развалины, которые она в своем бегстве оставит за спиной. На кого она покинет Киев, всю русь, державу? На Святшу и Горяну, которые молятся разным богам и даже не питают друг к другу любви, которая помогла бы смягчить противоречия? Мысленный взор ее скользил по привычным лицам и не находил, на ком остановиться. Святша – воин, эту свою суть он явил во всей красе. Два-три поколения назад от вождя руси и не требовалось иного, кроме как всякий год вести за новой славой и добычей. Но времена изменились. Русь – уже не стая волков, у которой нет дома, а есть лишь место очередного ночлега. И ее домом кто-то должен править.

И пока подходящий домоправитель не объявится, она, Эльга, никуда отсюда уйти не может. Пока даст Бог веку… Не выпускать весло, упорно выправляя лодку по волне, и когда-нибудь буря стихнет, все наладится. И пусть близ белых камней реки Великой гуляет другая дева – ей, княгине русской, той прежней девой больше не стать.

Но на кого ей здесь опереться? Именно сейчас, когда она так нуждалась в поддержке и помощи, самые близкие люди собирались ее покинуть.

– А как же я? – прошептала Эльга. – Вы хотите, чтобы я осталась… одна?

– Почему одна? – Мистина двинул плечом, глядя в пол. – Здесь Аська. Дивуша, Живляна. Если хочешь, я тебе Алдана с Предславой оставлю, Свеньке другого кормильца подберу. Замужние наши девки останутся, мы только парней и Витянку заберем. Да и…

Он умолк, не решаясь указать Эльге на то счастливое обстоятельство, что ее сын-князь вернулся невредимым. Очень бодрым и решительным, настроенным любыми средствами возвратить себе удачу.

– Что ты несешь? – мягко, но более оживленно, чем раньше, произнесла Эльга, и Мистина поднял глаза. – Девки… Предслава… Что я с ними делать стану? Кто мне опорой будет?

Мистина посмотрел мимо нее в бывший чуров угол, где прятались от чужих глаз за занавесочкой две греческие иконы. Не оборачиваясь, Эльга вспомнила, что они там.

– Улеб – мой сын, – напомнил Мистина. – Раз уж так вышло, я должен быть опорой ему.

Он говорил без ожесточения, но решительно: видимо, рассудил, что в этом его родительский долг. Эльга и согласилась бы – если бы речь шла о ком-то другом. Но не о Мистине, который все эти годы – даже при жизни Ингвара, когда тот уходил в поход, – был ее правой рукой, защитой, опорой, советчиком, основой семейного круга… Воплощением ее дома – нового дома, за которым не стоят, как у людей, вереницы дедов и чуров, уходящей в бесконечную темную глубь. Без него на месте прежней семьи останутся одни разрозненные обломки. И она не снесет того груза, который Бог и судьба возложили на ее женские плечи.