Поймав на себе удовлетворенные взгляды жениха и невесты, Мирошкин понял, что ему не удалось скрыть чувства, которые его захватили — все отразилось на лице. Он был раздавлен. Его квартира перестала быть его. Заломило под правым плечом, кухня, пропитавшаяся запахом пота, исходящего от пары игнатовских родственников, сами эти неприятные ребята, как оказалось, специализирующиеся на информатике, чужие во всех смыслах, горячий чай, июльская жара, мерзкий торт с большим количеством крема — все, казалось, было призвано усугубить смысл слов, произнесенных Ниной Ивановной. Он не будет здесь жить! О, Господи, а где же он тогда будет жить? Куда ему съехать? Адрей сразу отупел и оставшееся время чаепития просидел молча, ковыряясь в куске торта, развалившемся на блюдечке. К счастью, ребята быстро ушли, а Нина Ивановна, утомленная дорогой с дачи, тяжелым разговором и разомлевшая от кипятка, удалилась в свою комнату почивать.

Андрею не спалось. Он шатался по остававшейся пока в его распоряжении квартире, укладывался на диван, лежал, вставал, сидел на кухне, посещал туалет, усаживался на унитаз, глядел на вибрировавшую, готовую наскочить на него стиральную машину — Нина Ивановна привезла с дачи какую-то постирушку и зарядила свой адский агрегат. «Куда же мне теперь?» — вопрос этот, на который при нынешнем финансовом положении Мирошкина мог быть лишь один ответ, крутился в голове, не получая разрешения только потому, что у Андрея не хватало духу назвать решение даже самому себе. Назвать — значило согласиться, а соглашаться с этим не хотелось. «Да, в Заболотск!» — «созрел» он к середине ночи, когда не смог додуматься, как уговорить родителей снимать для него другую квартиру в Москве. Они никогда не обсуждали вопросы квартплаты, хотя обе стороны — и Мирошкины-старшие, и их сын — помнили, что комната на Волгоградке снималась только на время учебы в институте. Учеба кончилась, а процесс проживания как-то продолжился. Родители платили будто по привычке. Но вот теперь все и разрешилось. Он человек взрослый, должен сам решать свои проблемы. А в школу два раза в неделю можно ездить и из Заболотска. Так могут сказать родители. Их можно понять — Ленка в этом году окончила школу, собирается на юридический факультет какой-то Мировой академии финансов и права (заболотский филиал). Подозрительная шарага. Поступит, конечно, туда всех берут — только деньги плати за учебу. Так что лишних денег на Андрея у родителей точно нет. Надо на себя рассчитывать. А если пытаться самому выкрутиться, то где сыскать в Москве такую же комнату, на таких же условиях и за столь же символические деньги? С чего начать поиски и сколько времени они займут? Ну, положим, какие-никакие деньги у него сейчас есть, но надолго ли их хватит. Голодать, во всем себе отказывая, чтобы удержаться в Москве, не хотелось, а идти зарабатывать означало полностью поменять привычный образ жизни — архив, библиотека, «сезонный» секс… Да и не умел он это самое — «зарабатывать»! «Значит, в Заболотск!»

Андрей попытался успокоиться, следуя совету Дейла Карнеги, то есть представить самое страшное, что с ним могло произойти в случае возвращения в родной город. И тут же с ужасом понял, что и возвращаться ему, в общем, некуда. Комната, которую они в детстве занимали с сестрой, теперь безраздельно принадлежала обжившейся там, сильно подросшей в его отсутствие и ставшей чужой девочке. Да, конечно, когда Мирошкин приезжал к родителям, его пускали на старую кровать, но именно «пускали». Андрей почему-то вспомнил своих старшеклассниц из школы Гордона, ровесницу сестры Борисову и младшую сестру Костюк… Нет, подвинуть Ленку не удастся, скорее его «подвинут» на кухню. Такие они сейчас. Активные! «Да ведь она небось тоже трахается», — сообразил Андрей, вспомнив сетования родителей, что вот теперь-де и Лена перестала ездить на дачу… Но даже если ему удастся отстоять свои законные квадратные метры в Заболотской квартире («двушку-то родители получали вместе со мной, Ленка позже родилась»), все равно. Какая это будет жизнь?! Он и сам привык жить в отдельной комнате. «И куда я книги дену?» — думал Андрей. За последние годы книги Нины Ивановны, извлеченные из полок и уложенные в коробки, переехали в кладовку, а частично — на дачу. Их место заняла историческая литература, накупленная Мирошкиным, да и то места не хватало — у пианино стояли четыре водочные коробки, почти доверху забитые мирошкинской библиотекой. «По букинистам ездил, по магазинам… Книжки собирал, деньги на них откладывал. Как же — «будущий профессор»! И куда их теперь?» — с горечью подумал Андрей, в очередной раз выключив свет в туалете, войдя в комнату и бросив взгляд на полки и коробки. Тяжкие думы не отпускали почти до утра. Наконец Андрей забылся сном.

Утром Нина Ивановна развесила на балконе белье, вынула из кладовки два чемодана, сумку и начала выкладывать на свой диван вещи. «Вот, Андрюш, собираюсь, — пояснила она, — раз уж приехала в Москву, надо вещи кое-какие сложить — к Томке переправить. Все равно в октябре съезжать. Так уж я сразу с дачи поеду. Вечером Дима заедет — ему отец машину отдал — он и перевезет. Они со Светой у Томки живут. Уже полгода. Света его привела, а матери с отцом заявила: «Это Дима. Он будет жить у меня в комнате». А те пустили. Я попыталась им мозги вправить — как они такое позволяют — мне в ответ: «Лучше так, чем по подворотням». А теперь вижу — все нормально, женятся. Ну, что же. Теперь, наверное, так принято… Сейчас они деньги копят — на свадьбу, на ремонт. А я вот так — пару раз туда-сюда — все и вывезу. Немного нажила, как видно. Вечером, как белье просохнет, сама на дачу поеду». Андрей не стал ждать, пока высохнет белье. Он собрался и уехал в библиотеку. Слова Нины Ивановны его задели. Возможно, сама домохозяйка преследовала эту цель, сообщая про то, что Дима владеет автомобилем, — все-таки жених побогаче Андрея, который ничем не владел. «Да, наверное, пусть и на подсознательном уровне, хотела меня уколоть, — думал Андрей в метро, — упустил дурак свое счастье — девка с квартирой и в перспективе с дачей — а мы, дескать, не растерялись, пока ты клювом щелкал, вон какого молодца нашли, еще почище тебя — с машиной, в компьютерах разбирается. Но и Дима, конечно, молодец, взял и поселился у этих. А я…» Это самое «а я» не давало покоя. «Что же это я, выходит, «пробросался»? Да нет, все правильно, так оно и должно было быть. Ребята встретили друг друга, полюбили, съехались, ее родителей не побоялись. В конце концов я даже и Свету-то в глаза не видел и видеть не хотел. А так, если бы встретил на улице, даже внимание, наверное, не обратил. Колхоз! Где-то это было, в дневниках у Николая Второго что ли, когда он в молодости снимал сексуальное напряжение в обществе доступных девушек? Что-то вроде «полакомиться картофелем», такая фраза? Вот Света — тот же картофель. Не очень яркая, но крепенькая, свеженькая, с ней, конечно, можно переспать без перспективы развития отношений во что-нибудь серьезное. Были у меня девочки такого типа: Сергеева и Крылова, с которыми я трахался в 93-м году, — «никакие» девочки из среднестатистических советских семей, как-то удержавшихся на плаву Легко забываемые. Наверное, к этой категории можно причислить и Мешковскую, и Тенитилову, будь она из Москвы… Ох, как это все давно было! Нет, мне нисколько не стыдно за то, что у меня с ними было. Есть и более худшая категория — Вера с хлебозавода, или Серкова, даже при ее длинных ногах. Эти даже не картофель — так, картофельные очистки. С голодухи можно подобрать на помойке, помыть и сожрать… Возможно, и не подохнешь, хотя пропоносит точно. Интересно, а к какой категории отнести Ильину? Все-таки интересная была девка. Хотя с точки зрения своего социального положения — тот же картофель. Ну, пусть, учитывая размер сисек, — помидор. Только уже помятый, порченый. Тоже не ахти какая редкость. А жизнь прожить хочется, употребляя что-нибудь поэкзотичнее, послаще». На положении «фруктов» у Андрея стояли лишь Лаврова, Костюк и Лариса. Но последнюю он всерьез не рассматривал — не было ничего. «Лаврова, конечно, «фрукт», — продолжал Андрей плодо-овощные изыскания, — но тоже порченный. Битый абрикос. Нет, свежий фрукт был только один — Костюк. Но она оказалась мне не по зубам». Мирошкин вдруг вспомнил Завьялову. А эта кто? Картофель или что-то другое. Определить категорию Ирины Андрей не смог: «Конечно, она ближе к фруктам. По крайней мере по социальному положению. Но если она и была фруктом, то это что-то приевшееся такое, вроде яблока или сливы. То, что, кажется, везде растет. Конечно, если бы на моем месте был человек, который всю жизнь питался картошкой или никогда слив не пробовал, тогда, конечно, Ирка стала бы для него редкостным лакомством. Но я-то ее наблюдаю давно, а угощаться мне довелось кое-чем поинтереснее. Вот так все и получилось». И все-таки, подводя «садово-огородные» итоги, Андрей понимал — за годы московской жизни что-то он сделал не то и, как результат, в общем и целом, «пробросался»…