В ту ночь я долго лежал без сна. Я понимал, что происходит с моей возлюбленной, но от этого мне было скверно, как никогда прежде. Когда же я достиг последних пределов отчаяния, дверь неожиданно скрипнула и на пороге появилась леди Гита — в одной рубахе, босая, с распущенными сияющими волосами. Я изумленно смотрел, как она приближается к моему ложу.

— Ральф, прошу тебя… Обними меня… Будь со мною нежен…

Я сам себе не верил, и тогда она сама приникла ко мне. Поцеловала так… Какие сладкие уста оказались у холодной Феи Туманов!

Одному Богу ведомо, чего мне стоило не наброситься на нее сразу же со всей яростью раскаленной страсти. Прежде у меня было немало любовниц, и все они говорили, что я ласков и бережен в любви, но как давно я не знал иных женщин, полностью поглощенный своей любовью к леди Гите!

И вот она пришла. Самая желанная, обожаемая. Я поцелуями и ласками разогревал ее покорное, слабое тело, старался не обращать внимания на ее пассивность куклы. И дождался, когда ее ласки стали смелее, дыхание начало срываться, блаженно опустились тяжелые ресницы… Я же… Я был в раю.

Та ночь была упоительна. Снова и снова я видел, как от моих ласк пробуждается и оживает ее дивная чувственность. Мне и в мечтах не виделось, что Гита может оказаться такой. Бесследно исчезли ее сдержанность, спокойствие, замкнутость — передо мною была пылко отзывающаяся на малейшее прикосновение страстная любовница.

Я не помнил, как и когда заснул.

Разбудил меня Утрэд, сообщив, что госпожа уже собралась в путь и ожидает меня внизу. Ничего не соображая спросонок, я сбежал по ступеням.

Гита, уже в дорожной накидке, держала под уздцы оседланную лошадь и, заметив меня, тут же отвела глаза. Улыбаясь, я шагнул к ней — но вместо пылкого приветствия услышал, что она вынуждена немедленно уехать, а мне поручается проследить за отправкой проданной партии шерсти.

— Гита! — не выдержав, перебил я. — Как это понимать?

— Не сейчас, Ральф. Мы все обсудим позже.

Тогда я решил, что в ней заговорила ее целомудренность. Ведь она воспитывалась в монастыре, а такой была ночью, что… Я решил не настаивать, дать ей время опомниться.

В тот день даже встреча с Эдгаром не выбила меня из равновесия. А у этого распрекрасного лорда вид был, как у побитой собаки. Смотрел на меня и все повторял:

— Уехала… уже уехала…

Я же пребывал в таком настроении, что, встретив Бэртраду, едва не подмигнул ей. Она смотрела на меня удивленно.

— Превосходно выглядишь, Ральф. Красивая одежда, новехонькие сапоги. Припоминаю, что ты ранее не был особым щеголем. Теперь ты даже поправился. И волосы отпустил, точно крестоносец… или сакс, — добавила она с едкой насмешкой.

Но мне было плевать. Я только сказал, что обо мне есть кому заботиться. Она кивнула. Улыбнулась какой-то незнакомой мне улыбкой — не широко, как она это ранее делала, демонстрируя свои ровные мелкие зубки, а даже губ не разлепила. Так, гримаска просто получилась, словно ей мешал улыбаться этот розовый шрам над верхней губой. Поколачивает ее Эдгар, что ли? В любом случае я не находил уже графиню Норфолкскую столь привлекательной.

— Не стоит так задирать нос, Ральф. Ведь всем известно, что ты всего-навсего на побегушках у этой…

Я прервал ее, не позволив дурно отозваться о моей леди. Заметил только, что всегда служил и продолжаю служить самым прекрасным дамам.

Откланявшись, я покинул графиню, проследил за погрузкой и отправкой тюков с шерстью и сломя голову полетел в Тауэр-Вейк.

То, что там меня ожидало, охладило мой пыл, как ушат воды пополам со льдом. Гита держалась со мной даже отчужденнее, чем раньше, а мои торопливые объятия были отвергнуты с таким невозмутимым достоинством, что впору и леди Бэртраде поучиться.

Озадаченный, я решил, что так будет продолжаться только до нашей следующей ночи. Но ее не последовало, а Гита начала откровенно избегать меня.

И вот вчера на праздновании Лугнаса вновь объявился Эдгар, и одним своим появлением отнял у меня Гиту, отнял мой мир, мой дом. Даже Милдрэд у меня забрал. Я видел, как он играл с малышкой. Играл, как может только любящий отец. И Милдрэд быстро потянулась к нему. А Гита… Мне противно было смотреть, как она сразу признала в нем своего господина. Но, как бы я ни пытался презирать ее, я не мог не увидеть, какой счастливой, какой просто ослепительно прекрасной сделалась она в один миг.

Это происходило прямо на глазах. А ведь Эдгару нечего было предложить Гите, кроме собственной похоти. Этой похоти он был готов принести в жертву все, что возводилось и утверждалось с таким трудом, — доброе имя Гиты, ее честь, будущее малышки Милдрэд. И тогда я подошел к нему и сказал… Вряд ли меня можно было назвать красноречивым, когда я, почти задыхаясь, налетел на него. Но тогда я даже не думал, какое положение занимает он, а какое я. И все же даже мне, безземельному рыцарю, было что предложить Гите. У меня было мое доброе имя. А что мог предложить ей муж Бэртрады Норфолкской?

То, что Эдгар после этого решил удалиться, делает ему честь, но ужаснее всего то, что Гита тотчас бросилась следом за ним.

Какую же беспредельную власть имел над нею этот человек! И какую власть имела надо мной она сама, если я, как безумный, поспешил следом. О, если бы я сумел остановить, удержать ее! Ведь она уже была моей женщиной, я имел на нее право…

Из этого ничего не вышло. Чертов хоровод, я заплутал в нем, словно в чаще. Откуда ни возьмись появилась Эйвота, повисла на мне, увлекая в пляску. Я едва вырвался из ее объятий.

Самым унизительным было беспомощно метаться во тьме, все еще надеясь, что непоправимое не случилось. И я все-таки отыскал их. Они стояли в сумраке, обратившись лицами друг к другу, среди ароматов и теплого дыхания летней ночи — стройные и легкие, как два духа. И как два духа, окутанных серебристым лунным сиянием, слились в объятии.

Вот тогда мои ноги подкосились и я опустился в траву, глядя, как Эдгар, подхватив Гиту на руки, уносит ее в темноту леса…

Я был раздавлен и уничтожен. Давно прошли те времена, когда мне ничего не стоило поделиться любовницей с приятелем. Но разве хоть одну из своих подружек я мог назвать возлюбленной? Разве преклонялся перед какой-либо из них, как перед Гитой?

Стоила ли она преклонения? Некогда Гуго Бигод назвал ее саксонской шлюхой. Так оно и оказалось. И теперь самое лучшее для меня — смириться. И уехать.

Но я не уехал. Меня удержала моя привычная лень. Ибо, как бы ни складывались мои любовные дела, жизнь здесь была мне по душе. Куда я мог отправиться? От одной мысли, что придется снова подыскивать полный комплект доспехов, нанимать слуг, оруженосцев, а потом разъезжать повсюду в поисках хозяина, меня замутило. В Тауэр-Вейк у меня уже было положение, я имел стол и кров, а леди Гита станет по-прежнему заботиться обо мне. Да и со здешними людьми я сошелся, привык к ним.

Можете презирать меня, но и у лени есть свои преимущества. А еще подумал: рано или поздно придет день, когда эта женщина надоест графу. А я всегда тут. Всегда рядом.