У каждого своя нужда, и я был благодарен Альрику, когда на другой день он отвез меня, еще не пришедшего в себя от хмеля, в городок Даунхем к разбитной вдове местного перчаточника. Я не вылезал из ее постели двое суток, а на обратном пути долго смывал с себя грехи в холодных речных водах. А как иначе я мог предстать перед прекрасными очами своей леди?

Гита Вейк по-прежнему оставалась в Норфолке вне всяких подозрений. Где бы ни собирались люди, о ней отзывались с неизменным уважением, к ее советам прислушивались, хвалили умение вести дела. Похоже, все уже свыклись с тем, что она живет без мужа. Я тоже держался с ней по-прежнему. Но когда настали холодные зимние дни, я стал замечать, что что-то изменилось во мне самом. Теперь меня уже не тянуло разъезжать по гостям или охотиться, и все больше времени я проводил у очага, где витали запахи похлебки и яблочного пирога. Ранее я любил это зимнее время, однако именно теперь, в этом благостном домашнем покое меня начало снедать некое давящее чувство, временами столь сильное, что я словно задыхался. Я подавлял в себе это, позволил лени полностью завладеть собой, порой бренчал на лютне или прислушивался, о чем болтают люди. Так я узнал, что влюбленный в Гиту мальчишка д’Обиньи в начале зимы был обручен с девицей из Линкольншира, а шериф де Чени, также разуверившись получить благословение графа на брак с леди из фэнленда, женился на некой леди из Нориджа. Впрочем, нашему молодому расторопному шерифу пока было недосуг налаживать супружескую жизнь, так как в графстве объявились разбойники: на дорогах участились грабежи, случилось два-три убийства, и шериф сбивался с ног, чтобы изловить злодеев, — и все безрезультатно. Разбойники исчезали, едва почуяв опасность, и появлялись вновь, как только люди шерифа, обрыскав весь Норфолк, возвращались по домам.

Эти тревожные известия вызывали у меня только праздное любопытство. Но однажды я услышал кое-что, заставившее меня призадуматься. Утрэд, ездивший с поручением госпожи, поведал о Гуго Бигоде — этот ловкий малый, оказывается, вымолил у короля прощение за мятеж, стал после смерти старшего брата наследником всех маноров Бигодов в Саффолкшире и неплохо управляет ими, даже начал возводить собственный замок.

Чертов Гуго! Этот вынырнет откуда угодно… У меня были все основания ненавидеть его, но старая ненависть к приятелю, едва не отправившему меня на тот свет, давно сошла на нет, зато воспоминания о веселых денечках с Гуго, о его бесшабашном обаянии и прежней нашей дружбе, как ни странно, остались живы.

Мне стало горько от мысли о том, как разнятся наши судьбы: разбойник Гуго опять в почете, его дела идут в гору, а я, обремененный несчастной любовью, окончательно обленившийся, заросший и обрюзгший, влачу жалкое существование рядом с женщиной, для которой я — никто… Между прочим, я не удивлюсь, если окажется, что разбойничьи налеты на владения Эдгара Норфолкского — дело рук Гуго. Графство Саффолк — вон оно, рукой подать, а Гуго Бигод не тот человек, чтобы забыть, как опозорил его Эдгар…

Вскоре после Рождества леди Гита вновь собралась в дорогу, и я твердо заявил, что ввиду тревожной ситуации в графстве намерен сопровождать ее. Я знал, куда она направляется, — Гита была необычно оживлена и собиралась надеть свой великолепный беличий плащ с капюшоном.

Поначалу моя госпожа и слышать не хотела об этом, и тогда я, без лишних слов, отправился на конюшню и стал седлать своего мерина. Гита наконец не выдержала:

— Ради всего святого, Ральф, неужели ты не понимаешь, куда я еду?

Я взглянул на нее поверх седла, которое прилаживал на спине мерина.

— Понимаю. Но если он готов подвергнуть вас опасности, когда в крае неспокойно, я не таков.

Гита тут же принялась оправдывать Эдгара, уверяя, что сама подала знак для встречи, но вскоре сникла под моим взглядом. Ее, как и любую женщину, не могли не волновать слухи о разбойниках — недаром в последнее время она не брала с собой дочь. А с моей молчаливой преданностью Гита уже свыклась, к тому же я был не более чем брат.

И все-таки, когда мы добрались до церкви Святого Дунстана, Гита настояла, чтобы я не сопровождал ее далее. Села в одну из всегда ожидавших в протоке близ церкви плоскодонок и, ловко управляясь с шестом, исчезла в сумраке.

Мне вдруг нестерпимо захотелось узнать, где же находится их любовное гнездышко. Это было как зуд в уже затягивающейся ране, с которым ничего не поделать, если не хочешь вызвать новую вспышку боли. Поэтому я прыгнул в другой челнок и двинулся вдоль русла одного из ручьев туда, где еще не совсем растворился во мгле огонек фонаря на носу лодки Гиты.

Окрестности, как одеялом, укутывал белесый туман. Это была обычная для этих мест сырая мгла, днем исчезавшая в лучах солнца, но вновь сгущавшаяся в сумерках. И все, что от меня требовалось, — не потерять отблеск фонаря плывшей впереди плоскодонки да беззвучно орудовать шестом. Я не хотел, чтобы Гита меня обнаружила, и был доволен, что ночь так темна. Высоко вверху, над пластами тумана, должно быть, светила луна, и от этого туман переливался и струился бледными полосами вперемешку с тьмой, обтекая стволы нагих деревьев.

Наконец всплески, доносившиеся со стороны лодки Гиты, стали более торопливыми. Я же приотстал и причалил у ближайшего берегового откоса, вытащил на него челнок и стал пробираться через мокрые заросли.

Словно для того, чтобы я мог лучше видеть, туман неожиданно расступился, и передо мной открылось озеро, а посреди него — поросший деревьями островок. Он походил на клочок окрестных лесов, упавший в тихую заводь и удерживаемый на плаву только собственным отражением. На островке под деревьями горел костер, освещая обычный для фэнов дом с высокой тростниковой кровлей и гладкими, чисто выбеленными стенами. У костра я заметил силуэт мужчины; он заспешил к берегу — и я узнал графа Эдгара.

— Мое Лунное Сияние!..

Она рассмеялась, когда он легко подхватил ее и высоко поднял, словно ребенка. А когда опустил, уже не разжимал объятий. Так они и стояли на берегу, слившись в поцелуе.

Я отвернулся, но не ушел сразу. Меня охватила слабость, и я опустился прямо на мокрую землю, прислонившись спиной к коряге. До меня доносились веселые голоса этих двоих. Потом стукнула дверь и все стихло.

Мой взгляд устремился ввысь, и в разрыве тумана я увидел звезду — одинокую, недосягаемую и дивно прекрасную. Я не знаю, как долго не отрывал от нее глаз.

Я передумал в ту ночь о многом. Мне даже приходило в голову жениться. В округе немало невест и вдов, которые с радостью примут мое предложение. Та же вдова рыцаря Нортберта де Ласи откровенно заигрывала со мной. Сия матрона старше меня, однако она богата — и такая добыча как раз по зубам моей лени, когда для достижения цели не требуется ни малейших усилий.

Оставив мысли о вдовах, я принялся обдумывать план отправиться в Святую землю. Я сам был свидетелем того, как тот или иной рыцарь отправлялся в Иерусалимское королевство, и если не исчезал бесследно, то возвращался овеянным славой защитника Гроба Господня и с тугим кошельком…

Но окончательное решение пришло лишь под утро, когда, продрогший и опустошенный, я вел свой челнок к церкви Святого Дунстана, присматриваясь к берегам и стараясь запомнить дорогу к дому на острове. Я должен запомнить каждую излучину ручья и каждую кривую ветлу, и ничего не перепутать.