– Тогда я спокоен. Тогда все просто, все ясно как день. – Ирод вновь обвел собравшихся счастливым, но не предвещавшим ничего хорошего, взором. Его взгляд помутился, а лицо сделалось серым, должно быть в этот момент он ощущал ни с чем не сравнимую боль. – Я прошу. Нет, я приказываю тебе, сестра моя, чтобы после того, как я умру, ты, и твой муж Алекса отправились к моим «гостям», – слово «гостям» он произнес, точно выплевывал вишневую косточку, – и приказали солдатам порубить их всех на мелкие куски. Таким образом, в каждой уважаемой семье царства будет траур, и они невольно будут скорбеть вместе с тобой. Когда я умру, а пока запри их ипподроме[134]

И в этот, и на следующий год, и пока жива память о близких. Они будут плакать о них, поминая меня. Да будет так. Я сказал!

Произнеся это, Ирод потерял сознание. Обессиленного царя вновь уложили в паланкин и понесли в сторону Иерусалима.

Моя тайная супруга Саломея была рядом. Береника, вызванная особым приказом Ирода, находилась подле матери, либо со своими детьми, ожидая, когда дед призовет их к своему ложу, дабы проститься, традиционно благословив семью, отдав последние распоряжения. Мои сыновья Антипатр и Фазаель еще до отбытия царя на воды были отправлены матерью в ее тетрархию, Антипатр в Ямнию и Азот, а Фазаель в Фазаелиду, дабы составить представление о состоянии отошедших им земель и имеющихся на них укрепленных городов-крепостей и селений. Они должны были с рук на руки принять хозяйство, дабы составить подробный отчет относительно нужд подвластного им теперь народа, характера помощи и денежных вложение, а так же выяснить состояние казны и составить рекомендации по распределению денежных средств или иных благ.

Саломея была рядом, все мои дети и внуки живы и здоровы, а я, вот ведь подарок богов, на старости лет, я все еще был потребен Ироду, а значит, меня ни кто не гнал, и я мог проводить все свободное от общения и ухода за царем время со своей семьей. Но вместо этого я почти круглосуточно торчал у Ирода, стараясь под каким-нибудь предлогом остаться в его покоях на ночлег, и изумляя своей верностью и преданностью дворцовых слуг и членов царской семьи.

Я ждал смерти Ирода, его слез и отчаяния. Его предсмертного страха и слабости пред лицом неминуемой смерти. Да, последние дни избранника богов были воистину страшными. И мне доставляло удовольствие промывать его незаживающие раны не брезгую вонью, гноем и даже червями.

Я смаковал его боль и сам его ужасающий вид, думая о том, как должно быть, радуется в царстве Сатурна, или куда помещает души умерших ее, неведомый мне бог, Абаль. Я мечтал, чтобы приговоривший мою возлюбленную к невозможной жизни, отнявшей у нее рассудок злодей, ползал бы передо мной на коленях, умоляя о быстрой смерти, а я бы лишь отсрочивал приговор, потчуя его лекарствами и уговаривая потерпеть хотя бы еще немного.

Но, на горе мне, все это время Ирод держался на удивление стойко, что наводило на мысль, что он может, поправ законы своего бога, уйти из жизни, по-римскому обычаю, покончив с собой.

Этого нельзя было допустить, так как подобный уход был несравнимо легким рядом с медленным гниением всего его тела. Кроме того, он все еще не казнил своего первенца. Не принес Антипатра на алтарь моему богу, не стал в третий раз сыноубийцей.

Письмо императора было уже давно получено, его текст наизусть знали все, включая мальчишек – разносчиков воды, меж тем Ирод медлил!..

Опасаясь, что царь может обмануть меня в моих ожиданиях и перерезать себе горло ночью, когда я буду спать, или во время отлучки по делу, и велел вынести из царской опочивальне все, что хотя бы теоретически он мог использовать в качестве режущего или колющего оружия.

По-хорошему следовало, конечно, выбросить еще и тяжелые чаши для фруктов и напитков, так как в отчаяние, он вполне мог разбить себе ими голову, но получилось только заменить их на легкие глиняные.

Кроме того, я подольстился к племяннику Ирода Ахиабу – сыну того самого Ахиаба с которым я служил в Акре, который на правах члена семьи находился подле царя, следить, дабы тот не удавился шнуром от балдахина, или не предпринял попытки выброситься из окна.

Желая подтолкнуть царя к принятию мер в отношении его первенца, я несколько раз приводил к его постели внуков, которые невольно начинали причитать, взирая на нарывы и раны своего деда.

– Что ждет этих невинных детей, если Антипатр вдруг вырвется на свободу?! – Произносил я, как бы сам себе. С годами люди нередко приобретают опасную привычку высказывать обуреваемые их мысли вслух. Пред Иродом я с успехом разыгрывал выжившего из ума старца.

– Бедные детки!

Зная, насколько остро царь переживает семейные дела, можно догадаться, какую боль он при этом испытывал. Я же продолжал свою изысканно-жестокую пытку, растягивая несчастного Ирода между страхом перед, способным на любые коварства и подлости Антипатром, и ужасом, перед мыслью, что ему вновь предстоит обагрить руки в крови собственного ребенка!

Это было замечательно!

– В городе ходят слухи, будто бы Дорида собирает верные ей идумейские семьи, дабы пробиться во дворец и вызволить Антипатра из темницы. (Из соображений безопасности и желая все держать под контролем, Ирод поместил ожидающего окончательного приговора сына в подвальную тюрьму крепости, где жил в этот момент сам).

Ирод не мог поднять руку на собственного ребенка, все еще казнясь смертями Александра и Аристобула. Он со страхом думал о том, что рано или поздно ему придется оказаться перед лицом неминуемого выбора и тогда…

Формально император признал Антипатра достойным смертной казни, тем ни менее в своем письме, он отмечал особо, что Ирод волен поступить с сыном, как посчитает нужным. Август заранее соглашался с его выбором, готовый заменить казнь ссылкой. То есть, он признавал вину, но принципиально не брал на свою совесть смерть чужого ребенка. Ирод же был слишком слаб, для принятия столь тяжелого решения.

Этого-то я и боялся. Впрочем, царь преподнес мне роскошный подарок, повелев собрать и удерживать насильно на ипподроме уважаемых граждан Иудеи, коих приказал Саломеи казнить, едва он перестанет дышать. Замечательный вариант прославиться в веках не благородными делами гения своего, а неслыханным злодеянием!

Впрочем, я не очень-то верил, что родственники Ирода решатся на такое дело, после смерти царя, когда уже ни что не станет угрожать им за ослушание. А значит, их следовало как-то подтолкнуть к этому решению еще при его жизни.

Не зная, как наилучшим образом поступить, дабы не подвести под удар Саломею и Алексу, которые отвечали за пленников, я сел было, сочинять поддельный приказ Ирода, когда за моей спиной неожиданно оказалась Саломея. Когда ей это нужно, «черная жрица» умеет подкрадываться так незаметно, что даже «Черный паук» ничего не прочухает.