Латинская империя в Константинополе, зачатая во грехе, принесла ничтожное потомство, ради чьего благополучия Запад охотно жертвовал нуждами своих чад в Святой земле. Сами папы прилагали гораздо больше усилий, чтобы удержать непокорных греков под своей церковной властью, чем спасти Иерусалим. Когда византийцы вернули себе столицу, западные понтифики вместе с политиками всеми силами старались вернуть ее под власть Запада. Крестовые походы нужны были не для защиты христианства, а для упрочения авторитета Римской церкви.

Твердые намерения западноевропейцев завоевать и колонизировать земли Византии нанесли сокрушительный удар по интересам Утремера. Еще более пагубно они сказались на самой европейской цивилизации. Константинополь по-прежнему оставался центром цивилизованного христианского мира. На страницах хроники Виллардуэна мы читаем, какое впечатление он производил на рыцарей, прибывших из Франции и Италии его завоевывать[117]. Им не верилось, что столь великолепный город может существовать на земле, он казался им царем городов. Подобно большинству варваров-захватчиков, участники Четвертого похода не хотели уничтожить то, что нашли. Они хотели поделить его между собой и господствовать над ним. Но их жадность и медвежья неуклюжесть привели к непоправимым разрушениям. Только венецианцы с их более высоким уровнем культуры понимали, что выгоднее всего спасать. Фактически упадок и гибель Византии принесли определенные выгоды Италии. Франкские поселенцы на византийских землях, хотя и привезли с собой поверхностную, романтическую энергию в греческие долины и горы, были не в состоянии понять давние традиции греческой культуры. Но итальянцы, которые никогда надолго не прерывали связей с Грецией, лучше франков осознавали ценность захваченной добычи, и, когда из-за упадка Византии ее ученые разъехались по другим странам, они нашли радушный прием в Италии. Так косвенным следствием Четвертого крестового похода стало распространение гуманизма в Италии.

Итальянское Возрождение — предмет гордости всего человечества. Но было бы лучше, если бы оно состоялось без уничтожения восточного христианства. Византийская культура пережила потрясение Четвертого крестового похода. В XIV и начале XV века византийское искусство и мысль расцвели пышным цветом. Но политическая основа империи была шаткой. Более того, с 1204 года это уже была не великая империя, а одно государство из многих, столь же или более сильных. Перед лицом враждебного Запада и балканских соседей она уже не могла оградить христианство от тюркской угрозы. И именно крестоносцы по собственной воле сломили оборону христианства и таким образом позволили мусульманам переплыть моря и проникнуть в самое сердце Европы. Истинными мучениками крестовых походов были не удалые рыцари, павшие при Рогах Хаттина или под башнями Акры, а невинные христиане Балкан и Анатолии, подвергнутые гонениям и рабству.

Самим крестоносцам их крах представлялся необъяснимым. Они сражались за святое дело Всевышнего Бога, и если их вера и рассуждения верны, то они должны были восторжествовать. На первой волне успеха они называли свои летописи Gesta Dei per Francos — «Божьи деяния, совершенные через франков». Но после Первого похода последовала длинная вереница провалов, и даже победы Третьего похода были неполными и непрочными. Какие-то злые силы мешали исполнению Божьих замыслов. Сначала можно было обвинять Византию, императора-раскольника и его нечестивый народ, отказывавшийся признать божественное предначертание крестоносцев. Но после Четвертого крестового похода это оправдание уже не годилось, однако все упорно скатывалось по наклонной. Проповедники-моралисты провозглашали, что Бог гневается на своих воинов по причине их грехов. В этом была доля правды, но как исчерпывающее объяснение оно полностью провалилось после того, как Людовик Святой завел свою армию в одну из крупнейших катастроф всей крестоносной эпохи, ибо такой человек, как Людовик, в средневековом мире считался безгрешным. По существу, священные войны погубила не столько злоба, сколько глупость. Однако такова человеческая натура, что человек гораздо легче признает себя грешником, чем глупцом. Никто из крестоносцев не желал согласиться с тем, что их истинным преступлением было самодурство, узколобое невежество и безответственная близорукость.

Главным мотивом, который бросил христианские армии на Восток, была религиозная вера. Но ее искренность и простота завела их в западню. Через немыслимые трудности они привела их к победе в Первом крестовом походе, чей успех казался подлинным чудом. Поэтому, когда снова возникли проблемы, крестоносцы ждали, что чудеса и дальше будут их спасать. Эта уверенность сделала их безрассудными, и вплоть до самого конца и в Никополе, и в Антиохии они были уверены, что Бог не оставит их своей милостью. И опять эта вера самой своей простотой внушила им нетерпимость. Их Господь был ревнивым Богом, они не могли и помыслить себе, что и мусульмане поклоняются той же самой силе. Колонисты, которые надолго поселились в Утремере, возможно, расширили свой кругозор, но солдаты с Запада пришли воевать за христианского Бога и в любом, кто проявлял терпимость по отношению к нехристям, видели изменника. И даже те, кто служил христианскому же Богу, но иными обрядами, вызывали у них подозрение и осуждение. Эта искренняя вера часто сочеталась с беззастенчивой жаждой наживы.

Мало кто из христиан вообще задумывался о том, насколько несообразен труд во славу Божию с накоплением материальных выгод. То, что Христова рать отнимает у иноверцев земли и богатства, считалось справедливым. Столь же оправданным было ограбление еретиков и схизматиков. Погоня за житейскими благами породила тот бесстрашный авантюризм, на котором и было основано большинство первых успехов движения. Но алчность и жажда власти — опасные господа. Они порождают нетерпеливость, ибо жизнь человека коротка, и ему нужны скорые результаты. Они порождают зависть и предательство, ведь высокие звания и владения не бесконечны, и удовлетворить всех притязающих невозможно. Между франками, уже обосновавшимися на Востоке, и теми, кто приехал воевать с басурманами и искать удачи, не утихала вражда. И те и другие смотрели на войну со своей точки зрения. В этой неразберихе из зависти, недоверия и интриганства у военных кампаний было мало шансов на успех. Ссоры и неумелость усугублялись невежеством. Поселенцы постепенно приспосабливались к обычаям и климату Леванта, знакомились с тем, как воюют их враги и как с ними дружить. Но новоприбывший крестоносец оказывался в совершенно непривычном мире, и, как правило, гордость не позволяла ему признать, что он чего-то не понимает. Ему не нравились его родственники из Утремера, и он не желал их слушать. Так поход за походом совершал одни и те же ошибки и приходил к одному и тому же печальному концу.

Эффективное и разумное руководство могло бы еще спасти крестоносное движение. Но феодальная закваска крестоносцев не позволяла им легко признать лидера. Крестовые походы были делом рук папы, но папские легаты редко бывали хорошими полководцами. Среди королей Иерусалима встречалось немало способных человек, но у них было мало власти над собственными подданными, а уж над гостями-союзниками — и вообще никакой. Военные ордена, из которых выходили самые превосходные и опытные солдаты, пользовались независимостью и ревниво относились друг к другу. Одно время казалось, что вопрос может решить национальная армия во главе со своим королем, но, не считая короля Англии Ричарда, гениального полководца и одного из немногих успешных главнокомандующих крестовыми походами, все до единого остальные монархи полностью провалились. Любому монарху было не так-то просто уехать в далекие края на долгую войну. Поездки Ричарда Львиное Сердце и Людовика Святого на Восток дорого обошлись Англии и Франции. В частности, их денежная стоимость была непомерно высока. Итальянские города умели наживаться на крестовых походах, да и отдельные дворяне, которые рассчитывали разжиться землей или жениться на богатой наследнице в Утремере, порой окупали свои расходы. Но отправка за море королевской армии было весьма дорогостоящим предприятием с очень слабыми надеждами на возмещение издержек. Со всех подданных королевства приходилось взимать особые налоги. Неудивительно, что такие прагматичные государи, как французский король Филипп IV, предпочитали собрать деньги, а потом никуда не ехать. Идеальный вождь, великий воин и дипломат, располагавший и временем, и деньгами, чтобы потратить их на Востоке, глубоко проникший в суть восточных обычаев и менталитета, так и не отыскался. Поистине не так удивительно то, что крестоносное движение затухло в неудачах, как то, что оно вообще добилось каких-то успехов и что, имея на своем счету едва ли одну победу после столь эффектного основания, Утремер вообще смог просуществовать еще двести лет.