и так и ходить, да не помогло — чуть волосы вылезут, опять ползут и ползут. Чем только не растирала, а Маринка знай хохочет да на танцы бегает, там с лейтенантом и познакомилась, он как раз в пэвэо приехал. Стала с ним крутиться, вроде как до свадьбы дело дошло, но тут лейтенанта убило. Все тогда и подумали…

Я потихоньку снова стал рассматривать фотографии, сегодняшний бред Снаткиной не отличался качеством — унылый, второсортный бред, без обычного огонька.

Чагинск. Улица Пионерская, пустынная, пыльная, вдалеке шагает мужик со скамейкой. Улица Орджоникидзе, две собаки. Улица Горького и деревянный тротуар над огромной, заросшей осотом лужей, район «Гортопа». КСЦ «Дружба».

— …Глаз-то черный…

Магазин «Мебель», три машины с ярославскими номерами. Почта. Фотография Аглаи. Сидит на скамейке с котом на руках, вокруг кусты, ирга. Необычный ракурс. Снято сверху, словно с дерева или со второго этажа. Не с квадрокоптера, тогда никаких квадрокоптеров не летало.

У Аглаи раньше было хитрое лицо, а теперь нормальное, у хороших людей годы стирают с лиц капризы.

— Тогда-то бабка и поняла, что никак ее не исправить. Пошла старуха на Лежневу канавку, набрала синих цветочков, каких знала, ну и сварила. Сделала пирогов с рыбой, поели, стали кисель пить, бабка в кисель и подлила. И смотрела, как Маринка засыпает, а яму она в подполе давно заготовила. У ней там удобрений два мешка хранилось, так бабка Маринку мочевиной и засыпала, чтоб не воняло и мыши чтоб не жрали. Ну и земелькой поровняла…

Определенно, сегодня Снаткина не очень хорошо справлялась с головой, небылицы получались вовсе небыличные.

— А всем остальным сказала, что уехала внучка на Сахалин на плавбазу. Да и плевать всем было, куда она запропастилась, нету — и хрен с ней, вони меньше… А потом, конечно, являться стала.

— Кто? — не удержался Рома.

— Кто?! — сощурилась Снаткина. — Понятно, кто, сучка эта через дорогу! Она кроликов держит, а как хочет кролика ободрать, так всегда напротив моих окон выхваляется! И муж ее был точно такой же живоглот. Сама она учительницей работала, к ней дети на продленку приходили, а как они соберутся, так ее муж начинал кроликов бить. Они верещат, а он их подвесит и колотушкой между ушами — шмяк! Шмяк, шмяк, шмяк! А дети слышат все — они же не глухие. Это она так дисциплину у них повышала…

Насыщенный день, плотный, поэст Эссбукетов водрузил бы этому дню достойные вавилоны.

Я вернулся к ноутбуку и фотографиям.

Снова Аглая. Но в этот раз рядом с ней два пацана. Костя Лапшин и Максим Куприянов. Сидят рядом. В руках у Кости чертежный тубус. Аглая им что-то объясняет и показывает пальцем.

— …А город так раньше и называли. Он этим и известен был — вши крупные, с полногтя, с комара размером. Царица ехала в Кострому и тут отдыхала, пока через реку мост для кареты строили, сама в шатре на берегу жила. И на тот же день и зачесалась. Глянули — а в голове как собаки! Ну, городничий на колени — прости, матушка, место такое, ничего поделать не можем, помилуй. Царица посмеялась и говорит — раз у вас тут этого добра полно, так теперь и называйтесь. И назавтра же указ, а потом и в карты записали. Пятьдесят лет в таком позоре и простояли. Купцы здешние, что лес по реке гоняли, шибко хотели переименоваться, очень им не нравилось, что их вошкинскими звали, вот они и просили — дайте новое название. Женщины жаловались, некультурно, не скажешь, откуда ты, стыдобища…

Снаткина продолжала раскачиваться, а я вдруг заметил, что Роман покачивает головой вместе с ней.

Я.

С кружкой пива сижу в «Растебяке». Вид задумчивый, иронический и слишком умный.

На следующей фотографии я сидел на крыльце гостиницы со снисходительным и снова слишком умным лицом, отчего, глядя на себя прежнего, я испытал разочарование.

Хазин. У этого на роже написано. И тогда было написано, как я раньше не замечал.

Фотографии. Слишком много и не в хронологическом порядке. РИКовский мост. Начало разработки карьера. Стоянка археологов. Археологический мужик, не помню, как его зовут. Снова РИКовский, видно, что котлован в изрядной степени готовности.

Паша Воркутэн на сцене в обнимку с Зинаидой Захаровной, Зинаида Захаровна дарит Паше памятный самовар. Снова Роман с шашками, фланкирует сразу двумя. Врио с бокалом шампанского. Механошин с толстой подарочной книгой.

Директор музея Бородулин вручает временно исполняющему обязанности… не видно, что вручает, в коробочке.

Ингирь в тумане.

Светлов с зеленым яблоком.

Человек в костюме улыбчатого мобильного телефона протягивает в объектив мобильный телефон. Человека я не знал. Солнечно. Кажется, тот, последний день. На улицах много нарядных людей, в последний день всегда так, слишком много световых пятен… и искр…

— …Тут и лечебницу туберкулезную не на ровном месте построили и везде написали, что грязями лечат. А они не грязями лечат! А в самом дело вшами. Надо полпузырька вшей полпузырьком водки залить и на две недели в теплое место — от туберкулеза самое лучшее лечение. Но тут главное, чтобы вши детские были — только они помогают. Лет до четырнадцати надо. Санаторную школу для этого как раз и содержали…

— Витя, не спи!

Я открыл глаза. Роман навалился на меня — то ли собирался душить, то ли пытался поднять с койки. Я коротко и несильно ударил его в нос. Роман отпрянул.

— Мир пребудет во тьме, — сообщил Роман, вытирая сопли. — Микропуты уже не ропщут, граница миров проходит через Кологрив, я сам видел… видел… далее лежит Йотунхейм…

Окончательно бесчеловечно пьян.

— Рома, — сказал я. — Ты много пьешь и смотришь фантастику. Зачем?

— А зачем ты свалить хочешь?

Держался на ногах с затруднениями, все силы тратились на беседу.

— Ты чего, испугался, Витя?

— Я не испугался, — ответил я. — Пугаться-то нечего, ничего в этих фотографиях нет. Я ничего не увидел.

— Вот именно! — Роман хлопнул в ладоши. — А знаешь, почему ты ничего не увидел? Потому, что там ничего нет… В этих снимках ничего нет, это фикция!

— Зачем тогда Пилот их прислал?

— Песчинка на берегу океана, — Роман сунул руку в карман и выгреб полгорсти всякой дряни — сухих иголок, шерстяных катышков, бумажек, крошеных семечек, жвачки и неопознаваемого праха. — Иголка в стогу леса, Витя. Этот Пилот… не дурак… Хазин рыпнулся — и готов, а ты что же?

— Хазин не рыпался, — сказал я. — Хазин наоборот.

— Пилот затем все это и прислал — нас с толку сбить. Мы этим делом занялись, так он испугался и стал