стало белым. Теперь краска снова начала заливать его лицо, появившись на щеках и на кончиках ушей.

— Невинного человека?

— Невинный человек — это Фрэнк! Меня не волнует Джек Рэндолл!

— А меня волнует! — Он подхватил сумку и направился к двери. — Боже, Клэр! Ты пытаешься остановить мою месть человеку, который обращался со мной как со шлюхой? Он заставлял меня, стоя на коленях, сосать его член, измазанный моей собственной кровью. О, Клэр!

Он с шумом распахнул дверь и вышел в коридор, прежде чем я успела остановить его.

К этому часу уже совсем стемнело, слуги зажгли свечи, и коридор был озарен мягким светом. Я схватила его за руку и закричала:

— Джейми! Прошу тебя!

Он нетерпеливо вырвал руку. Едва сдерживая слезы, я уцепилась за сумку и выхватила ее у него из рук.

— Прошу тебя, Джейми! Подожди хотя бы год! Ребенок Рэндолла должен родиться в следующем декабре. После этого ничто тебе не помешает его убить. Но до этого — ради меня, Джейми, — подожди!

Он стоял со сцепленными руками на груди, его огромная тень на стене казалась безликим грозным гигантом, с которым ему предстояло сразиться.

— Да, — прошептал он сам себе. — Я большой парень. Большой и сильный. Я многое могу вынести. Да, я могу вынести и это.

Он повернулся ко мне и закричал:

— Я могу вынести многое! Но если я могу, разве это значит, что я должен? У всех есть слабости. Могу я тоже иметь слабости?

Он стал расхаживать взад-вперед по коридору. Гигантская тень молча следовала за ним.

— Ты не можешь просить меня об этом! Ты ведь знаешь, что… что…

Он задохнулся от ярости.

Каждый раз, проходя мимо стены, он ударял по ней кулаком. Стена бесстрастно принимала удары.

Тяжело дыша, он повернулся ко мне лицом, я замерла, боясь шелохнуться или заговорить. Он быстро кивнул раз или два, словно что-то для себя решив, достал из ножен кинжал и потряс им перед моим носом. Сделав над собой усилие, заговорил спокойно:

— Ты должна выбрать, Клэр. Он или я.

Пламя свечей плясало на стальном клинке.

— Я не могу жить, пока он жив. Если ты не хочешь, чтобы я убил его, тогда убей меня сама, сейчас!

Он схватил мою руку и сунул в нее рукоятку кинжала. Разорвав воротник, оголил шею и, сжав мою руку с кинжалом, поднес ее к своему горлу.

Я резко отпрянула назад, но он силой поднес острие кинжала к мягкой ямочке под ключицей, чуть выше следа, оставленного несколько лет назад ножом Рэндолла.

— Джейми, остановись! Сейчас же остановись!

Свободной рукой я схватила его за кисть и сжала изо всех сил, стараясь высвободиться. Кинжал со стуком упал на пол и, отскочив, очутился на уголке абиссинского ковра. Замечая малейшие детали, как это случается в самые ужасные моменты жизни, я увидела, что лезвие легло как раз на ветку крупного зеленого винограда, вытканного на ковре. Как будто для того, чтобы снять плоды и бросить их к нашим ногам.

Он неподвижно стоял передо мной, с бледным лицом и горящими глазами. Я схватила его за руку:

— Пожалуйста, поверь мне! Прошу тебя! Я никогда не сделала бы этого, если бы был хоть какой-нибудь другой выход.

Я глубоко вздохнула, чтобы успокоить кровь, пульсирующую в висках.

— Ты обязан мне жизнью, Джейми. Даже дважды. Я спасла тебя от казни в Уэнтуорте и от лихорадки в аббатстве. Ты обязан мне жизнью, Джейми!

Он долго смотрел на меня, прежде чем ответить. Когда он заговорил, в его голосе слышалась горечь:

— Я так понимаю, теперь ты требуешь вернуть долг?

Глаза сверкали ярким синеватым отблеском, какой бывает в самом сердце пламени.

— Я вынуждена! Я не могу заставить тебя увидеть истину другим способом!

— Истину. Ах, истину. Я не могу сказать, что вижу какую-то истину.

Он опустил голову, заложил руки за спину и медленно стал удаляться по бесконечному коридору, стены которого были разрисованы танцующими тенями. Джейми не спеша двигался между ними, как в галерее.

Коридор, застеленный ковром, тянулся во всю длину второго этажа. В обоих его концах располагались огромные витражи. Джейми доходил до самого конца и, повернувшись, как солдат на параде, медленно шел обратно. Туда-обратно, туда-обратно, снова и снова.

Ноги у меня дрожали, и я опустилась в кресло, стоявшее у лестницы. Один из слуг хотел подойти, видимо намереваясь спросить, не желает ли мадам вина или печенья. Со всей вежливостью, на которую только была способна в этот момент, я жестом отослала его.

Наконец Джейми подошел и встал передо мной, широко расставив ноги в туфлях с серебряными пряжками, все еще держа руки за спиной. Лицо его было спокойно, никаких следов волнения, только складки в уголках глаз сделались глубже.

— Значит, год, — только и сказал он.

Резко повернувшись, он отошел на несколько футов. Я с трудом поднялась из глубокого кресла, обитого зеленым бархатом. Мне едва удалось устоять на ногах, когда он неожиданно повернулся и пронесся мимо меня к окну. Правой рукой он сильно ударил в стекло.

Окно было сделано из тысяч кусочков разноцветного стекла, скрепленных свинцовыми перегородками. На нем была изображена мифологическая сцена суда над Парисом. Хотя все окно задрожало от удара, в нем образовалась лишь небольшая дыра у ног Афродиты, основная же масса витража осталась цела. В дыру сразу хлынул свежий весенний воздух.

Джейми некоторое время стоял прижав руки к груди. Красное пятно расплывалось по разорванной кружевной манжете. Я бросилась к нему, но он прошел мимо, не говоря ни слова.

Я бессильно упала в кресло, так что из плюшевой обивки поднялось небольшое облачко пыли. Лежала, вытянув ноги, с закрытыми глазами, ощущая дуновение свежего ночного воздуха. Влажные волосы прилипли к вискам, пульс был частый, как у птицы.

Простит ли он меня когда-нибудь? Сердце сжималось, когда я вспоминала его глаза, полные боли от сознания, что его предали.

«Как ты можешь просить об этом? — сказал он. — Ты ведь знаешь…»

Да, я знала, и я боялась, что это знание может оторвать меня от Джейми, как я была оторвана от Фрэнка.

Но независимо от того, простит меня Джейми или нет, я бы никогда не простила сама себя, если бы лишила жизни невинного человека, особенно того, которого когда-то любила.

«Грехи отцов, — пробормотала я себе под нос. — Детей нельзя судить за грехи отцов».

— Мадам?

Я подскочила, открыла глаза и увидела перепуганную горничную, которая пятилась назад. Я приложила руку к сердцу и стала хватать ртом воздух.

— Мадам, вам плохо? Может, вызвать?..

— Нет, — сказала