Два раза в год в пропахшем потом спортзале проводился конкурс на лучшее рэп-стихотворение из жизни городских «гангстеров» и «brothers». Ни о каком ямбе-хорее у тюремных авангардистов речь не шла – поток черного сознания проявлялся в брутально-маргинальных нескладушках, которые я понимал только процентов на сорок.

В библиотеке кучковались местные солженицыны, к которым волей-неволей принадлежал и я. Самопровозглашенные «инженеры человеческих душ» в большинстве своем выглядели смесью из Квазимодо, Вудди Аллена и Ясира Арафата. Трое из них писали детективы, четверо – мемуары, двое – тюремные романы, а один красавчик – как герой мюзикла Мэла Брукса «Продюсеры» – фундаментальный труд о фюрере и Третьем рейхе.

У меня были свои герои, и я знал на кого нужно равняться.

В застенках Форта-Фикс творил мой иссиня-черный друг Майкл Пибби, а за пару лет до моего прихода – знаменитый на всю Америку заключенный Майкл Сантос.

Первый из них буквально на моих глазах написал и опубликовал книгу из жизни воротил Уолл-стрит и по требованию издателя заканчивал еще две. Он же консультировал меня – как не поиметь проблем с администрацией зоны и одновременно продолжать писать и публиковаться.

По вполне понятным причинам тюремная журналистика в Форте-Фикс не поощрялась. Поэтому на всех публикациях тюркора Трахтенберга из-за колючей проволоки всегда и везде стояла «спасительная» строчка: «This is the work of fiction. Names, characters, places, events and incidents are the products of the author's imagination, and are used fictitiously, and any resemblance to actual persons, business establishments, correctional institutions or locales is entirely coincidental» [390].

К сожалению, эта оговорка, как и смена имен героев, не спасали меня ни от карательных санкций, ни от попадания в карцер на перевоспитание.

Со вторым автором, Майклом Сантосом, я познакомился заочно, черпая дефицитнейшую и архиполезную информацию о Форте-Фикс с его интернет-сайта www.MichaelSantos.com еще до ухода в тюрьму.

Несгибаемый федеральный заключенный Сантос стал для меня самым главным авторитетом. Настоящим «нашим всем», лучом света в темном царстве…

В 1987 году, в возрасте 23 лет, Майкла приговорили к 45 годам тюрьмы за массовую продажу кокаина. С тех пор он прошел через огонь, воду и медные трубы, получил степень доктора наук, издал пять книг, консультировал на невидимом для него Интернете, ЖЕНИЛСЯ и не унывал.

Сантос однозначно заслуживал уважения. Причем, очень большого.

Книги обоих Майклов бережно хранились в моем несгораемом шкафу-«локере».

…Иногда в «библиотеку досуга» просачивались клиенты из конкурирующего, но дружественного заведения, расположенного буквально дверь в дверь – Fort Fix Law Library[391].

«Юридическая библиотека» была «обязательной и необходимой» частью любого, даже самого маленького американского исправительного заведения. Доступ к спецлитературе и соответственно – к защите, гарантировался законом даже в условиях карцера.

На отсутствие посетителей юридическая библиотека пожаловаться не могла никогда! Все шестнадцать посадочных мест были заняты с 7.30 утра и до 8.30 вечера, 7 дней в неделю с перерывом на обед, ужин и проверки личного состава.

Вместо моих разноцветных книженций, раздвижные стеллажи соседнего заведения заполняли тысячи томов «Federal Reporter», «Federal Supplement», «US Code Service»[392].

Я ненавидел эти горчично-коричневые фолианты с золотым и красным тиснением на корешках! При их виде в голове что-то замыкало, и сам я начинал дергаться. Волей-неволей вспоминая своих защитников и трехлетнюю Mein Kampf с американскими прокурорами.

Дабы потрясти будущих клиентов солидностью и мощью своих адвокатских контор, все без исключения стряпчие Америки выставляли собрания сочинений Фемиды США на самое видной место.

Именно эти, форт-фиксовские!

Слава богу, мне больше не требовалось («тьфу, тьфу, тьфу через левое плечо») разбираться в уголовных делах и помогать адвокатам выстраивать «защиту Трахтенберга».

Апеллировать или обжаловать приговор я не мог из-за драконовского «Договора о признании вины», подписанного во имя светлого будущего меня самого и моей семьи.

Поэтому в юридическую библиотеку я заходил только для изготовления ксерокопий на стоявшем там дореволюционном аппарате. За каждую копию администрация Форта-Фикс по-бандитски требовала со своих подопечных целых 25 центов. О таких ценах «на воле» я не слышал уже лет десять…

Там же, по-соседски, я изучал многочисленные инструкции и новейшие правила поведения в тюрьме, издаваемые головным офисом Bureau of Prison в Вашингтоне.

На каждый циркуляр из «Центра» наш комендант выпускал собственное дацзыбао, адаптированное для местных условий.

Аналогичным образом с помощью «Основного Закона СССР» штамповались конституции и гербы союзных республик.

Поэтому любой тюремный «чих» подробно расписывался в двух документах – «Программном заявлении» из столицы и родном колхозном «Дополнении к Программному заявлению».

Некоторые предписания в целях самообороны я выучил практически наизусть.

Дело в том, что время от времени со мной случалось очередная напасть, и я попадал «под колпак» к начальнику тюрьмы и офицерам спецотдела. Власти каталажки были явно не в восторге, что на их территории, надежно окруженной забором и колючкой, появился еще один литературный диверсант.

В перерывах между отсидками в карцере и проработками-страшилками у местных фэбээровцев, я ходил по острию ножа, проверяя Bureau of Prison на выдержку.

Мне требовалось соблюдать особо повышенную осторожность и особо повышенную аккуратность буквально во всем.

Как минимум раз в неделю мама просила по телефону своего нерадивого сына, то есть меня, прекратить безобразничать и перестать обзывать охранников «зольдатенами» и «дуболомами», а еще лучше – вообще остановиться. Я, как всегда, ее не слушался, надеясь на свои мозги и русский «авось».

Нанятый незадолго до ухода на зону специальный тюремный защитник – «консультант-криминолог» Джон Сиклер, оказался профессиональным аферистом, кормящимся, как и многие адвокаты, на попавших в переплет согражданах.