Вот еще валяется брошь-подвеска с российским императорским гербом. Бриллианты крупные, до десяти карат. Это из числа подарочных украшений к трехсотлетию дома Романовых. Раньше они у Левицкого лежали в отдельном сейфе, в большой серебряной шкатулке. Тоже произведение искусства.

А сколько ревизоры рассовали по карманам, никто уже не узнает. У Али-Бабы в пещере было больше порядка. Ай-ай-ай!

«Ревизия»… Какая ревизия, если никто тут толком ни в чем не в состоянии разобраться! По комнатам и коридорам, по подвалам и операционному залу рассыпаны все богатства России.

Нет, не все. Это лишь начало! Сегодня опять прибудет грузовик, и опять опись будет условной, приблизительной.

«Ревизия». Не топить нужно Гохран, а помогать ему!

Но куда там! Этому, с черной бородой, с вколоченными под лоб антрацитовыми глазами, недочеловеку Юровскому – ему разве что-то втолкуешь?

Говорят, его собирается принять Ленин…

Старцев не мог больше находиться в палате, остро ощущая свою беспомощность, невозможность справиться с бедой. Что он может поделать! Вышел на крыльцо.

Неподалеку, прислонившись к стене и отставив – ой, не по уставу! – винтовку, стоял часовой. Полузакрыв глаза, он тихо пел. Очевидно, полагал, что рядом никого нет.

Голос был удивительно чистый – тенор, какой и на сцене не всегда услышишь. И невероятно прозрачной легкости. Казалось, звуки уходили прямо в серенькое, мокрое небо, как дымок, и достигали там, в сумеречной мгле, невероятных высот.

Старцев затих, боясь потревожить певца.

А тот, вдруг приоткрыв глаза, увидел слушателя, засмущайся, смолк.

– Послушайте, у вас же удивительный голос! Вам учиться надо!

Часовой улыбнулся наивной детской улыбкой. Лицо его явно выдавало деревенское происхождение, но было в то же время удивительно тонким и породистым, отмеченным, как писалось в старину, божьей печатью.

– Я учусь… когда нарядов нет, – объяснил певец.

– Да откуда вы, как здесь появились? Кто ваши родители?

– Вообще-то мы из сапожников. Лемешевы. Из Старого Князева, что под Тверью. Сюда, в Москву, меня Тверской губисполком и прислал. Культурный отдел. Чтоб, значит, было у кого учиться… Я по вечерам у Константина Сергеевича занимаюсь.

– У Станиславского?

– У них. В оперной студии.

Старцев был взволнован. Он не решился просить часового спеть еще. Погода была сырая. Холодная. И одно дело – петь для души, для себя, а иное – для слушателей.

Но мрачное состояние безысходности вдруг растаяло, и открылись светлые, легкие дали. Так грозовые облака, густо заполоняя небо, сталкиваясь друг с другом, расступаются, давая дорогу радуге.

«Надо жить, – сказал сам себе Старцев. – Ну, бриллианты ладно! Образуется! И не в них, в конце концов, главное богатство новой России. А вот это обилие талантов, вдруг обнаружившееся в народе, считавшемся забитым и отсталым, эти хлынувшие в институтские аудитории, библиотеки, театры молодые люди – они не дадут Республике опуститься в бездну нищеты и разрухи. Поднимут, поддержат, защитят… А скуластенький ветврач, принесший, не считаясь с мучениями, два пуда золота? А этот лишившийся зубов, отстаивая народное добро, красный казачок? А те люди из Тверского губисполкома, разыскивающие в российской глуши одаренных людей? Вот ради них, профессор, надо бороться и жить!»

И он отправился обратно в палату, где отыскал столик под лампой, расчистил его от коробок и сел писать письмо в ЦК – о том, как важно сохранить работников Гохрана и те уникальные ценности, которые они пытались защитить. Так просто он не сдастся!..

Поставив последнюю точку в письме, Старцев расписался и после некоторого размышления – не для похвальбы, а для пользы дела – добавил: «Профессор, член РКП(б) с 1905 года».

Прибежал взволнованный Бушкин.

– Иван Платонович, там вас разыскивают… Автомобиль. Товарищи… Вы не спорьте, Иван Платонович, я поеду с вами. Я вас защищу, чтоб мне сдохнуть. Я человек верный. Вот!

Они сели в черный, задернутый сверху парусиной со слюдяными окнами «ландоле-морс». Гудя по брусчатке мягкими пневматиками, автомобиль побежал вниз по Тверской, свернул к Лубянке. Старцев насторожился. Однако «морс» не пошел вверх по Охотному Ряду, а притормозил у Второго Дома Советов. Старцев с трудом разглядел огромное здание сквозь мутные, залитые дождем боковые оконца.

– Только я все равно с вами, – сказал упрямый Бушкин.

Провожатый привел их на уже знакомый этаж, где размещался Красный Крест, гальванера усадил в продавленное кресло, а профессора повел дальше, в кабинет Свердлова.

Вениамин Михайлович принял Старцева как давнего знакомого. В самом деле, лишь одна-единственная встреча сблизила их и сделала понятными друг для друга людьми. А непонятный человек всегда наполовину враг.

Иван Платонович обратил внимание на стопу бумаг под нефритовым метрополевским пресс-папье. Со времени их первой встречи она не стала тоньше. А теперь еще увеличится.

Профессор протянул Свердлову свое заявление. Он решил, что председатель Красного Креста, один из тех, кто курирует Гохран, придумает, как справиться с бедой.

Вениамин Михайлович прочитал письмо в ЦК, покачал головой.

– Да, дело получается заковыристое…

– Ничего заковыристого! – почти выкрикнул Иван Платонович. – Несправедливость и глупость! Я ручаюсь за этих людей!

«Ручаюсь» – это было словечко из первых дней революции, из времени романтиков. И еще: «под честное слово», «достаточно рекомендации»… Свердлов подумал, что Иван Платонович, как человек провинциальный, все еще не представляет, каких размеров достигла машина государственного управления с той не такой уж и давней поры. «Честному слову» уже перестали верить. Да и кто поручится за самого Ивана Платоновича?

– Прошу вас по возможности как можно быстрее передать это письмо в ЦК – Каменеву или же Бухарину, – протокольным тоном сказал Старцев. – Я рассчитываю на быстрый ответ. Гохран остановился, а туда каждый день прибывают все новые и новые ценности. Могут быть огромные хищения. Там уже начинается хаос.

– Это я сделаю, – пообещал Свердлов. – Но вам, дорогой мой, не придется ждать ответа. Поглядите-ка…

Он подвел Ивана Платоновича к карте Европы, где красными линиями были отмечены маршруты представителей Красного Креста. Большинство линий вело в Великобританию. А одна, заковыристая, через Турцию и Кипр вела в Египет. «Дорожка Радека». Этот революционный карлик год назад отправился «помогать гражданам России вернуться на родину». Это официально. А неофициально – поднимать Египет против англичан. Он даже выучился бегло говорить по-арабски. Талантливый авантюрист. За два месяца истратил бриллиантов на три миллиона рублей, открыл три газеты, подкупил семь шейхов. Ну, может, не семь, а всего лишь одного. Кто проверит? Египта не поднял, а уникальные бриллианты растратил.