Старцев расхохотался. Ах, чертенок! Откуда и как в нем возник этот несомненный талант? А если бы ко всему этому добавить образование, кругозор?

– А он из дворян, Чехов Антон Павлович? – спросил Бушкин.

– Врач.

– Врач… А до простых людей, видать, не спустился.

– Это почему ты так думаешь?

– Ну как же! Старика-пролетария забыл. Так написано. Надо бы малость подправить.

– Да кто ж подправит! Автор-то умер.

– Ну и так оставлять нельзя… Я вот подумаю и кое-что добавлю. Жаль только, мало я с ними, с дворянами то есть, общался. Как они меж собой беседуют, не знаю.

– Тут я тебе не помощник.

Бушкин походил по комнате, размышляя.

– Я тут как-то с одной дворяночкой познакомился. А может, и не с дворяночкой. В центре Москвы живет, свой дом. Деревянный, правда. Поэтесса она. Цветаева ее фамилия. Может, с ней посоветоваться?

– Цветаева? – удивился Старцев. – Кажется, есть такая поэтесса. Но она тебе тоже не поможет. Никто, кроме Чехова.

– Значит, самому придется, – упрямо заключил Бушкин. – Ну нельзя же, в самом деле, чтоб старика пролетария, как какую вещь, бросали. И что самое главное – в конце пьесы. Что зрители подумают? Бросай, дескать, пролетариев, а сам рви когти в Парижи там разные, в Америки.

Помолчали.

– А ты как, Алексей, и сам бы не прочь в Париже побывать, а? – спросил Старцев.

Бушкин выпрямился, разгладил лицо, причесал волосы все теми же пятью пальцами. Снова превратился в матроса – матроса, донельзя удивленного.

– А чего это вы удумали? Или шутите?

– Да нет, не шучу. Я вот еду и тебе предлагаю.

– То-то вы за французский взялись. Неужто революция уже там назрела? – радостно спросил Бушкин. – И что же, большие там дела?

– Ну тамошние дела нас в этот раз не касаются. Съездим отвезем кое-что и вернемся. На Эйфелеву башню посмотрим.

– Что, стоит еще? Не сторговался тот тип из Гуляйполя? – рассмеялся гальванер, но тут же посерьезнел. – А как же театр, Иван Платонович? С Фирсом-то как?

– Ну, тут приходится выбирать. К сожалению.

– Может, ненадолго? – спросил Бушкин с надеждой.

– Думаю, ненадолго.

– Тогда ладно. В театре скажу, дядька в деревне заболел. Поехал, мол, помочь. Дело-то, как я понимаю, секретное.

– Вот-вот! Как ты говоришь: в самую точку! – согласился Старцев.

По соседству с Большой Лубянкой, со зданием ЧК, была своя шорная мастерская. Вход сюда был строго по специальным пропускам. Здесь работали двое шорников под наблюдением чекиста в кожанке, с револьвером в кобуре.

Шорники мастерили всякого рода дорожные вещи и были умельцами из умельцев, каких отобрали со всего Подмосковья. Самое удивительное, что работали они вручную, не используя никаких машин. Но вещи у них получались с такими ровными стежками и с такими точными подгонками – от фабричных не отличишь. Причем от лучших фабричных, от бельгийских «Буже» или английских «Роули». Ну разве что качеством чуть повыше.

Но клейма и ярлычки на эти чемоданы, саквояжи и дорожные сундучки, конечно, ставились или нашивались европейские, знатные.

Сейчас оба искусника, Суров и Башкатин, сидели верхом на особых козлах с тисками, как на лошадях, и делали заготовки, размечали будущий саквояжик. Начали работу с приговорки: «Шорник – полковник, портной – майор, а сапожник – коль грязь, так князь, а коль сухо, так хоть бей в ухо – не нужон!»

Обрезав зажатые в деревянные тиски куски кожи косыми топмессерами, сверились с лекалом.

– Хоть бы и чертеж, а не пойдет, коль кривой нож…

– Выкройка в самый раз, да в дугу, коль кривой глаз…

Отширфовали кожу – утончили ее особым, наподобие рубанка, инструментом. Раскроили картон, который должен был стать внутренней прокладкой и придать саквояжу форму. Пропитали картон крахмальным раствором, чтоб не впитывался лак. И лишь после этого, прокалывая плосковатым кортикообразным шилом в коже аккуратные отверстия на равных расстояниях одно от другого и просовывая в отверстия с разных сторон две кривые иглы, обеими руками затягивая стежок, принялись сшивать заготовки.

Соединяя листки кожи, они делали шов таким, что внутри образовывалась как бы рулька, тоненькая такая колбаска, которую они заполняли бриллиантиками.

– С годами шитье, а по молодости битье…

– С малых лет драть, чтоб потом не голодать…

Корявые, заскорузлые, изрезанные ножами и исколотые иглами пальцы, на вид такие грубые и неповоротливые, точно и тонко делали свою работу.

Мастера обшили кожей деревянные планки, образующие закрывающийся верх саквояжа с замочком. И планки эти, заранее заготовленные, тоже были с крохотным продувным отверстием, куда затолкали самые мелкие бриллианты. И даже в ручки саквояжа, сшитые из нескольких слоев кожи, поместили драгоценные камни.

Затем отлакировали и обсушили лак под густой струей теплого воздуха, который давал установленный у печурки вентилятор. Затем еще раз отлакировали и опять просушили…

– Тот неуч, кого бьют один раз. Раз пяток – уже мастерок.

– У кого спешка, у того кривая мережка…

Дня через три два саквояжа были почти готовы. Теперь их предстояло «обстарить» – протереть кирпичным порошком, чтоб не блестели, как новенькие, и не бросались в глаза, сделать кое-где на лаке проплешины, ручки обработать так, чтобы оставался как бы след от многочисленных хватаний и переноски. Затем снова обсушить под вентилятором, чтоб сбить еще не выветрившийся запах свежей кожи и лака.

Наконец саквояжи окончательно смастерили: один – для Старцева, другой – для его попутчика. Они хоть и походили друг на друга, но были разные, и разницу эту знали только те, кому положено. Потому что в одном саквояже с маркой «Буже» были бриллианты, а во втором, «Роули», никаких драгоценностей не было, и лежать в нем должны были только дорожные принадлежности.

Это для того, чтобы охотник за саквояжем, если такой найдется, погнался бы за двумя зайцами. В критическом случае охотнику следовало оставить «пустой» саквояж.

А в саквояж с бриллиантами положат еще и сто тысяч франков. На нужды Красного Креста, с тем чтобы отвезти эти деньги в банкирский дом «Жданов и К°». Это официальное объяснение. А неофициальное… если в случае каких-либо неприятностей на границе или в полиции – Франция зла за невыплаченные царские долги – деньги отберут (сумма-то немалая), то о спрятанных подлинных ценностях вряд ли догадаются и дорожную сумку вернут.

Опыт подпольных перевозок у бывших царских нелегалов туда, где все еще изнывают под гнетом пролетарии, был большой… Святой порыв! Но как достичь святой цели без хитроумия и обмана?