Ближе к вечеру мне удалось перекинуться парой слов с миссис Мицумото, а Саюри выступила переводчицей. Она уже рассказывала матери, что Марианн Энгел ушла от нас по весне, и Аяко очень искренне высказала мне соболезнования. Я поблагодарил, и она ужаснулась моему хриплому лаю, но из вежливости ничего не сказала — только еще шире улыбнулась. Я сразу догадался, от кого Саюри выучилась хорошим манерам. Мы вели приятную беседу. Я уверил Аяко, что дочь ее ждет большое счастье, хотя Грегор, пусть даже и наряженный в смокинг, ужасно смахивает на бурундука. Саюри шлепнула меня по руке, но, очевидно, перевела все правильно. Ее мать согласно закивала:

— Да, да, да, да, да, да, да! — И, с трудом сдерживая смех, прикрыла рот ладошкой.

В завершение разговора миссис Мицумото глубоко поклонилась в знак соболезнования, а выпрямившись, обнадеживающе улыбнулась, положила руку на живот Саюри и заявила:

— Rinnetensho.

Саюри затруднилась с переводом, но предложила самое близкое по смыслу «все приходит и уходит» или «жизнь повторяется», а потом добавила, что выражение в ходу у пожилых японок, желающих показать себя более примерными буддистками, нежели на самом деле. Аяко так сердито стрельнула на дочь глазами, что мне подумалось, она понимает по-английски гораздо больше, чем изображает.

Но ушли они, крепко обнявшись. Похоже, Аяко быстро простила дочь за комментарий насчет пожилых японок, а Саюри так же скоро извинила матери смех над сходством Грегора с бурундуком.

Когда Марианн Энгел исчезла, тело три дня искали по всему побережью, но не нашли. Не нашли ничего, лишь огромную и пустынную гладь воды. Сложность в том, что океан невозможно тралить насквозь. Стихия как будто стерла все доказательства ее жизни и никак не хотела подтвердить ее смерть.

Жизнь Марианн Энгел не была застрахована, однако подозревать все равно стали меня.

И справедливо: менее чем за полгода до своего исчезновения она переписала завещание и указала меня главным наследником. Властям это не слишком понравилось, особенно учитывая, что я находился с ней вместе в ночь исчезновения. Меня долго расспрашивали, но в ходе допроса выяснили, что я ничего не знал о завещании. Подростки, что ночами пили пиво на пляже, показали, что «мужик с ожогами и красотка в татушках, с прикольной примесью» нередко приезжали на пляж поздним вечером. Ребята подтвердили, что Марианн Энгел часто плавала, в любую погоду. В ту именно ночь я ничего не делал, только сидел на песке, а псина бегала вокруг.

Джек тоже высказалась в мою пользу. Ее слова имели особый вес не только потому, что она являлась опекуншей Марианн Энгел, но еще и потому, что я стал главным наследником вместо нее. Несмотря на это, Джек высоко отозвалась о моей персоне и заявила полиции, что нисколько не сомневалась в нашей с Марианн Энгел любви. Она также подтвердила, что мне не было известно об измененном завещании, и добавила:

— Я думала, еще успею отговорить Марианн. Не ожидала, что она п-мрет так скоро.

Джек Мередит выражается специфически. Вроде «п-мрет». Вроде «сам-убьется».

А я, оказывается, трус. Написать такие слова целиком — как будто принять их реальность.

Почти все лето прошло в разбирательствах, но, честно говоря, я едва ли что-то замечал. Меня не волновало решение полиции о моей причастности к исчезновению, не волновало, что юристы скажут про завещание. В конце концов, Джек пришлось нанять для меня независимого юриста, потому что без его советов я бы подписал любые бумаги, совсем как тогда, в больнице, когда моя кинокомпания разорилась.

Марианн Энгел оставила мне почти все, включая дом со всем его содержимым. Даже Бугацу. Джек, несмотря на то, что долгие годы управляла всеми делами Марианн Энгел, получила только статуи, которые и так уже были в галерее.

В глубине чулана, в коробках из-под обуви, я нашел депозитные книжки на сотни тысяч долларов (теперь моих), которые Марианн Энгел держала на дюжине банковских счетов. Долгов не было никаких — как знать, может потому, что ни один финансовый институт не счел ее допустимым кредитным риском? Еще я обнаружил коллекцию чеков, раскрывающих правду о моей личной палате в больнице. Никакое это не «счастливое совпадение», как когда-то объясняла Нэн, что палата оказалась свободна и можно было исследовать влияние одиночных палат на излечение пациентов с ожогами по сравнению с палатами многоместными. Не подтвердилась и моя тогдашняя догадка о том, что Нэн главным образом хотела оградить от Марианн Энгел остальных пациентов. На самом деле Марианн Энгел заплатила за отдельную палату, чтобы без помех рассказывать мне свои сказки. Просто мне никогда не говорила.

Ничего из унаследованного мной не станет моим еще несколько лет, ведь тело так и не нашли. Пока не пройдет достаточно времени для выдачи свидетельства о «предположительной см-рти», имущество Марианн Энгел будет считаться принадлежащим мне только условно. К счастью, суд постановил, что я могу остаться в крепости, поскольку она стала моим единственным обиталищем еще до исчезновения хозяйки.

В местных газетах — и даже в нескольких более крупных — появились заметки об исчезновении душевнобольной, но весьма талантливой скульпторши. «Предположительно м-ртва», — писали они все.

Ничто так не славит художника, как трагическая кончина, — Джек в рекордные сроки сумела продать остававшиеся в галерее скульптуры. И хотя мне пришлось нарушить условия завещания, я отдал Джек большую часть статуй, которые еще оставались в крепости. (Сохранил только свою собственную фигуру и несколько любимых гротесков.) Мой адвокат меня отговаривал, но ведь полиция за домом не следила. К нам все время приезжали грузовики, и никто из соседей не обратил внимания, что машины увезли еще несколько статуй. Когда Джек принесла мне чек на деньги от их продажи, за вычетом ее комиссии, я не взял его.

Джек заслужила эти деньги больше, чем я. И пусть даже банковские счета были заморожены, у меня имелось довольно средств на жизнь.

Марианн Энгел, невзирая на свою обычную рассеянность, предусмотрела вероятность того, что не всегда будет рядом и сможет оплачивать мои счета. Когда она исчезла, я обнаружил конверт, подписанный на мое имя, а в конверте — ключ от сейфовой ячейки в банке, доступ к которой Марианн Энгел разрешила и мне. Оказавшихся в ячейке наличных было более чем достаточно на мои нужды до вступления в силу завещания.

И еще в ячейке было два других предмета.

Разумеется, полицейские установили, что я не причастен к исчезновению Марианн Энгел. Но они ошибались.

Я убил Марианн Энгел. Убил так же несомненно, как если бы поднял ружье или налил яду в ее бокал.

Когда Марианн Энгел направилась к океану, я понял, что она идет не просто плавать. Я знал, что она не вернется, — не стану даже прикидываться дурачком. Но все равно ничего не сделал.

Я не сделал ничего — так, как она однажды и попросила. Ничего, чтобы доказать любовь.

Я бы мог спасти ее всего лишь несколькими словами. Если бы я попросил ее не входить в воду, она бы отказалась от своих планов. Я знаю! Она бы возвратилась ко мне, ведь Три Наставника ей говорили, что я должен сам принять ее последнее сердце, а потом отпустить — отпустить ее. Всякая моя попытка ее остановить означала бы отказ отпустить, и мне всего лишь нужно было сказать: «Марианн, вернись!»