Свирепые мужчины, с безудержной гордостью бродяг. Они бы драли шкуру и с нее, если бы не волшебник. Они бы упивались ею. Они бы носили ее на себе, как носят ссохшиеся куски шранков, как оберег, как трофей, как тотем. Как печать и как знак.

Она всегда знала, что мужчины в большей степени, чем женщины, — животные. Ее продали еще до того, как мать успела рассказать ей об этом, но она узнала. Зверь, обитающий в людских душах, постоянно рвется наружу, перегрызает привязь. Даже для Черных пещер Кил-Ауджаса эта истина остается стара.

Даже здесь, растерянные и неуверенные, они не теряли надежды дождаться, когда она станет беззащитна.

— Где волшебник? — спросил кто-то.

Она отступила на шаг, и позади нее упала ее тень. Мимара уступила свой свет пространству между собой и Шкуродерами — пространству, которое никогда ей не принадлежало. Она чувствовала, что справа стоит Капитан, и повернулась, готовясь встретить его властный взгляд, но вместо этого глаза ее уткнулись в примятую пыль. Кажется, ее хитростью заставили принять позу покорности.

— Мимара, — окликнули ее. — Что случилось, девочка?

Это Сомандутта, единственный человек, которому она здесь доверяет, и только потому, что он не мужчина.

— Тебе нечего бояться…

Внезапное появление Сарла и Ахкеймиона было встречено целым хором приветствий. В ту же секунду о ней забыли все, кроме Сомандутты, который встал рядом и проговорил:

— Надо же — свет… Как это у тебя получилось?

Она прикусила нижнюю губу, обругав себя, чтобы не уткнуться головой в кольчужную чешую на его груди. Ахкеймиона скрывали спины, котомки и щиты столпившихся вокруг него охотников. Но до нее доносился его голос, он раздражительно и настойчиво что-то говорил Капитану про Хоры, которые движутся через пещеры прямо у них под ногами. Кто-то, вроде бы Киампас, тут же предположил, что это Кровавые Заступы, но волшебник в сомнении возразил, что тому, кто богат настолько, что владеет Хорами, нет резона ради денег гоняться за шранками. Мимара подумала, что Капитан, тоже носящий Хоры, может принять это за оскорбление.

Тогда подал голос Клирик.

— Он прав. — Голос нечеловека летел не сколько вдаль, сколько вглубь, проникал сквозь камень пола ей в прямо в кости. — Я тоже их чувствую.

Шкуродеры расступились, попятились, каждый из них всматривался в тени, распластавшиеся в истоптанной их ногами пыли. Каждому казалось, что он тоже чувствует Хоры…

И вдруг внезапно почувствовала и она. Все тело вздрогнуло, и Мимара пошатнулась, поскольку раньше тело считало землю твердой, а теперь там, внизу, ощущалось открытое пространство, оно дышало и уходило вниз сквозь многие лиги сплошного камня. По этим пространствам перемещались Хоры, бездонные пробоины в ткани бытия. Ожерелье мелких пустот, которые переносили на себе неведомые существа, движущиеся тяжелым громоздким потоком…

— Они движутся в том же направлении, в котором веду вас я, — сказал Клирик, — к Пятым вратам Беспамятства…

— Ты думаешь, они хотят нас отрезать? — спросил Киампас.

Никто не ответил.

Она увидела Сарла, его мутные глаза, изборожденное морщинами лицо, перекошенное и бледное. Но когда она посмотрела на второго старика, на Ахкеймиона, она поняла, что ее Око Судии действительно открылось… Она читала труд своего отчима о колдовстве, «Новый аркан». Она знала, что Бог смотрит через все глаза и что Немногие — колдун или ведьма, не важно, — всего лишь те, чье зрение что-то вспоминает о Его всевидящем взгляде, и потому в их речи слышится грозный отзвук Его всесозидающего голоса.

Она видела Ахкеймиона таким, каким видели его остальные, ссутулившегося, одетого в невообразимые отшельнические одежды, с распластанной по груди бородой, с потемневшим от пережитого лицом. Она видела Метку, которая марала его облик, размывала очертания.

И хотя глаза моргали и старались убежать в сторону, она видела его Приговор…

Он — мертвец. Его кожа опалена. Он несет ужас.

Друз Ахкеймион проклят.

У нее перехватило дыхание. Машинально она стиснула свободную руку Сомандутты — скользкий холод железных колечек и засаленный кожаный рукав неприятно поразили кожу. Она сжала руку еще сильнее, пальцы как будто искали поддержки других, живых и теплых пальцев. Хоры и их загадочные обладатели двигались под ногами, каждый из них представлял собой точку абсолютного холода.

Часть ее души не выживет в этом потустороннем лабиринте.

Мимара молилась, чтобы это была меньшая часть.

— Чертовы мулы! Ну как побежишь с этими отродьями? — вскричал зеумский танцор меча, когда Сарл снова заорал на них, чтобы поторапливались. Ляжки животных уже покрылись запекшейся кровью от уколов и шлепков. Копыта, бившие о пыль и камень, издавали своеобразный звук, как лавина ударов топора по сплошному дереву. Котомки пьяно болтались за плечами — один уже потерял все свое содержимое. Мимара ступала по мусору, шатрам и кухонной утвари, отчего паника ее разгоралось еще больше.

Ахкеймион ничего не сказал с тех пор, как покинул просторный полумрак Хранилища. Он тяжело шагал рядом с Мимарой. Легкое покалывание в ноге разрослось и заставляло прихрамывать. Дыхание стало тяжелым и жадным, словно Ахкеймиону требовалось надышаться за все скопившиеся внутри годы. Когда он кашлял, в груди отдавался мокрый и рваный звук, как будто там гнилая шерсть, а не плоть.

Сводчатые коридоры надвигались сверху и по бокам, базальт был с виду крайне удивлен внезапным нашествием света. Изображения на стенах возникали, изгибались дугой и пропадали, стремительно, как живые. Не время было думать о мертвых глазах, которым когда-то привиделись эти картины. Артель спасалась бегством.

Надежда и тревога слились в единый нестройный гул.

Мимара больше не чувствовала внизу Хоры — преследователи обогнали экспедицию, воспользовавшись более глубокими пещерами, и теперь никто не знал, где и когда они нанесут по артели удар. Шкуродеры глушили страх верой в своего Капитана. Шли молча, только иногда отпускали шутку или жаловались на жизнь.

Клирик вел их по галерее с ответвляющимися коридорами, отдельные из которых были такими узкими, что артельщики вытянулись в цепочку, оказавшуюся длиннее расстояния, покрывавшегося их волшебной иллюминацией. Те из охотников, что очутились в конце, перекрикивались в обступающей тьме. Когда Мимара оглянулась, ей показалось, что она смотрит в глотку или в колодец — стены сужались, пока их окончательно не поглощала чернота. Отблески света едва доходили до шлемов отставших.

В ее грудь прокралась боль, и Мимара представила себе глаз, который, прищурившись, смотрит наружу из ее сердца.

Без сомнений, начинались самые глубокие места. Когда тесно сужаются стены, а потолки нависают низко, начинает казаться, что пещеры сдавливают. Лишь угроза оказаться запертыми в ловушке заставляла воспринимать пугающую громаду как нечто обыденное. Они были отрезаны от всего, не только от солнца и неба. Весь окружающий мир остался за стенами.