Он по-прежнему остается крупнейшим нашим финансистом с ограниченным влиянием и ведет себя очень осторожно. От мысли положить Антарктиду себе в карман ему пришлось если и не отказаться насовсем, то уж, во всяком случае, исключить ее из ближайших планов. Нам известно, что он прикармливает некоторых депутатов Конгресса, но, конечно, не может купить голоса всех антарктов. Есть сведения, что его люди втайне собирают информацию о том, кто где находился в тот день и час, когда «скакнул» континент.

Мы тоже.

Мы — это члены бывшей антарктической делегации в Женеве плюс Коган. Плюс несколько добровольных помощников, умеющих держать язык за зубами и не посвященных полностью в суть дела. Во избежание.

Лично я не уверен, что мы что-нибудь отыщем. Еще меньше надежд на то, что с находкой или без нам удастся понять физику «скока». Но если есть хоть микроскопический шанс, было бы фатальной глупостью отдавать его Шимашевичу.

Почти все антаркты убеждены: мы действительно нашли во льдах инопланетный корабль и располагаем геофизическим оружием, настолько секретным, что засекречены и люди, которые могут знать о нем хоть что-нибудь. Но если вы вздумаете разубедить в этом какого-нибудь антаркта, пожалуйста, не надо ссылаться на меня. В ответ на прямой вопрос я лишь многозначительно усмехнусь и переведу разговор на другую тему.

Но ведь где-то — девять шансов из десяти! — и в самом деле прячется Нечто. Может быть, чужой космический корабль, вмороженный во льды миллионы лет назад. Может быть, что-то такое, чего мы себе не можем даже представить.

Оно есть.

И — снова девять из десяти! — сработало оно не случайно. Во второй раз — наверняка не случайно. Уж очень вовремя.

А значит, пресловутое геофизическое оружие не только существует, но и находится в распоряжении вполне реального человека, вернее всего, антаркта.

Надеюсь, он разумный человек. В пользу такого предположения говорит хотя бы то, что вот уже больше года никаких новых «рокировок» не наблюдается.

И все-таки мне неспокойно. Я предпочел бы поставить столь могучее средство под надежный контроль. Или тайно вывезти в океан да и утопить где-нибудь в глубоководном желобе.

Мы не успокоимся, пока не найдем. Мы продолжаем искать.

Но результатов пока нет. И нам остается лишь вопрошать, подобно толстовской Аэлите: «Где ты, где ты, Сын Неба?»

Не знаю, получим ли мы когда-нибудь ответ.

Хотелось бы надеяться…»

* * *

Дизелист Самоклюев встречал гостей.

Встречал он их всегда радушно, независимо от того, намеревались ли они задержаться или спешили дальше, перекинувшись с отшельником двумя-тремя словами. Некоторые и вовсе катили мимо, не притормаживая у кособокого домика близ холодного склада.

Самоклюев не обижался.

«Сосланный» Ломаевым на седьмой километр, он там и остался, несмотря на то, что его внешность теперь уже не имела никакого значения. Свое решение он объяснял тем, что стал полярником не для того, чтобы вертеться в шуме и давке — этого добра и на Большой земле навалом. Чем меньше народу суетится вокруг, тем лучше. А еще лучше жить одному. Тогда начинаешь по-настоящему ценить всю прелесть человеческого общения.

— Генка! Андрюха!

Могучий Ломаев и долговязый Макинтош слезли со снегохода, подошли пожать руку. Макинтош протянул левую.

— Как? — спросил Самоклюев, указав взглядом на культю.

— Что? А, это? Уже не ноет. Рука есть как рука. Короткая только.

— Да уж, парень, нарушили тебе симметрию…

— Плохой солдат, — объяснил, улыбаясь, Макинтош. — Хороший выставляет из укрытия… как это… ствол! Да. Ствол, а не руку.

— Бывает, и чего похуже отстреливают, — сказал Самоклюев. — Вы на склад?

— Мы в оазис. Синоптики дают погоду. Часа за четыре добежим. Вот Андрюха хочет перебраться туда на жительство.

— Хорошее дело. Радируй оттуда в Новорусскую: дизель я перебрал, пускай забирают. Зайдете чаю выпить?

— В другой раз. Знаешь, прогноз — прогнозом…

— Знаю. Прямо сейчас и поедете?

— Ага, — кивнул Ломаев и достал блокнот. — Андрюха, ты погуляй покуда… Тут вот какое дело: я, знаешь ли, надумал писать историю Свободной Антарктиды. Ну, то есть с того дня, когда она прыгнула… Не поможешь?

— Я?

— Ты.

— Нашел историка. Я и объяснительные-то записки никогда не умел толком писать…

— Тебе и не надо. Ты только вспомни. Давай с самого первого дня, ладно? Когда случился «прыг-скок», ты был в дизельной?

— Здесь я был. Мы с Недобитько приехали за мороженой птицей. Да ты уже спрашивал.

— Ну? Когда? Убей, не помню. Ладно, давай по новой. «Прыжок» ты сразу почувствовал?

— Все его почувствовали. Сперва тряхнуло несильно, потом у всех сразу мигрень…

— То есть почувствовал, когда был на складе?

— Не так. У вездехода я был, трансмиссию щупал. А Недобитько — тот на складе.

— Ну? Дальше, дальше…

— Чего тут «дальше»? Погрузили мы на сани курей-гусей — и назад. Что нам тут было делать? Прикатили на станцию — а там все ошалевшие, все бегают, и Типунов ругается. Да ты сам видел.

— Ладно… — Ломаев спрятал блокнот в карман каэшки. — Если еще вспомнишь что-нибудь…

Он оседлал снегоход, велел Макинтошу держаться крепче, махнул на прощание рукой и газанул. Слышимость сегодня была отменная. Прошло минут десять, прежде чем треск мотора затих вдали.

Еще долго Самоклюев курил, подставлял лицо солнцу, вдыхал морозный воздух пополам с крепким табачным дымом и все никак не мог решиться. Потом косолапо затопал в сторону от «тракта», от холодного склада и своего жилища. К свалке.

Поставь в Антарктиде хоть собачью конуру, хоть скворечник на шесте — и все равно рядом неизбежно будет свалка, дело только в ее размерах. Здесь, на седьмом километре, свалка была совсем маленькая. Не чета залежам всякого ненужного барахла в Новорусской и особенно в Мирном. Вдобавок все мало-мальски пригодное для строительства хибар — доски, бочки, ржавые жестяные листы, обрезки труб и швеллеров — давно было откопано, увезено и использовано.

В ничем не примечательном месте Самоклюев осторожно пробил ледяную корку. Пришлось повозиться, прежде чем в его руках оказалась драная, трижды отслужившая свой срок телогрейка, свернутая в тугой ком и обмотанная шпагатом. Дизелист осторожно развернул ее. Молочно-белый шар, испещренный непонятными, похожими на причудливые кляксы значками, ничуть не изменился за год. По-прежнему казалось, будто от него исходит тепло, и по-прежнему это был обман: шар нипочем не желал плавить снег. Какая энергия скрывалась в нем на самом деле, Самоклюев боялся даже думать. Ни одно рукотворное устройство так не может — это он знал точно. Дизелисту шар казался живым.