мешочков с травами, какие-то нити с нанизанными на них семенами и прочие снадобья. Это, вероятно, знахарка – и кровь остановит, и при родах может помочь, а если ей заплатить, то и плод изгнать сумеет. Она не спешит хвалиться своим мастерством, и ничего удивительного в том нет. Недавно в Великой Польше одну такую на костре сожгли, да и в прошлом году в Люблине было несколько случаев.

В корчме сидят двое, вроде как бывшие турецкие военнопленные, имеющие костельные документы о том, что только что освобождены из плена, и бумага сия наказывает тому, кто с ней ознакомится, помочь предъявителю, преисполнившись христианским состраданием к его тяжкой доле. Но бывшие пленные вовсе не выглядят несчастными или униженными. Отнюдь не худые, вполне довольные жизнью, тем более что первая рюмка водки уже сделала свое дело, и теперь они собираются заказать еще по одной. Должно быть, у турок им жилось неплохо. Хозяйка корчмы, еврейка, вдова, предприимчивая и дерзкая, дает им миску каши с жаренным на сливочном масле луком и не может удержаться от расспросов: как там было? Всему дивится, прижимая ладони к щекам. Моливда тоже съедает миску каши, запивает пахтой и покупает в дорогу кварту водки. Идет дальше и видит замешательство – в Люблин едут медведчики. Они всегда специально шумят, чтобы собрать побольше желающих поглумиться над грязным и, вероятно, больным зверем. Это зрелище – неизвестно почему – доставляет людям какое-то странное удовольствие. Теперь вдобавок медведчики колют животное палками. Бедный, думает Моливда, но понимает чувства бродяг: такой мощный зверь, а жизнь у него хуже, чем у меня. Глупая животина.

На трактах всегда хватает распутных женщин, потому что если девушка хороша и молода или хотя бы только молода, то к ней сразу начинают приставать мужчины, а уж дальше это моментально превращается в древнейшую профессию. Некоторые – беглые шляхтянки, у которых в девичестве приключился ребенок, да еще от крестьянина или батрака, для семьи это такой стыд, что лучше отказаться от дочери или уповать на милосердие родственников, чем смириться с несчастьем. Можно еще в монастырь. Девушки отправляются в путь, с молчаливого согласия оскорбленного и возмущенного семейства, из можжевеловой усадьбы в черную ночь. И если им попадется река, мост, брод, они окажутся в руках вечно пьяных сплавщиков, и потом уже каждый мужчина будет требовать того же за любую услугу – переночевать в корчме, подвезти. Очень легко скатиться на самое дно.

Моливда тоже хотел бы воспользоваться их услугами, но опасается болезней, грязи и отсутствия приличного помещения. Лучше подождать с этим до Варшавы.

Как Моливда становится посланником в непростом деле

Первые дни в Варшаве он сидит со своим братом, ксендзом, который помог ему немного обустроиться и приодеться, хотя кошелек приходского священника тощ. Но по прошествии стольких лет брат кажется Моливде чужим, плоским, точно лист бумаги, каким-то нереальным. Два вечера кряду они пьют, пытаясь переломить эту неожиданную стену, выросшую между ними за двадцать с лишним лет. Брат рассказывает о жизни в Варшаве – всякие сплетни, не более. Он быстро пьянеет, и начинаются жалобы: Моливда, мол, уехал, бросил его, а у дяди рука тяжелая, призвания к пастырскому делу он не чувствовал, одному жить тяжко, а костел всякий раз, когда он туда заходит, кажется ему слишком просторным. Моливда сочувственно похлопывает брата по плечу – словно совершенно постороннего человека, которого случайно встретил в кабаке.

Он пытается попасть к Браницкому, но тот на охоте, в разъездах. Моливда добивается встречи с епископом Залуским, устраивает засаду на княжну Яблоновскую, которая сейчас находится в столице. А также разыскивает друзей двадцатипятилетней давности, но это непросто. Поэтому вечера Моливда проводит с братом; непонятно, о чем говорить с человеком, которого он так долго не видел; брат занят церковными делами, слаб и тщеславен. В конце концов все в Варшаве начинают казаться Моливде занятыми собой и тщеславными. Все здесь притворяются теми, кем не являются. И сам город прикидывается каким-то другим – больше, красивее и просторнее, а на самом деле это обычное местечко с грязными улочками. Все настолько дорого, что можно только смотреть, и все откуда-то привозят. Шляпы – из Англии, сюртуки во французском стиле – из Парижа, костюмы в польском стиле – из Турции. А сам город – жуткий, холодный, бездонный, со множеством безлюдных площадей, по которым гуляет ветер. Здесь строят дворцы – прямо так, на песке, в грязи, а потом видишь, как слуги переносят дам из карет на деревянный тротуар, чтобы те в своих плотных, отороченных мехом салопах не потонули в лужах.

Моливду все это утомляет. Пока что он проводит время в обществе людей не слишком прихотливых, где льется вино и можно рассказывать невероятные истории, особенно как следует приняв на грудь. О штиле на море или, наоборот, об ужасном шторме, который выбросил Моливду абсолютно голым на греческий остров, где его подобрали женщины… Деталей он потом уже не помнит, и когда его просят повторить историю в другой компании, не знает, что говорил раньше и в каком направлении несла его фантазия. Конечно, слишком далеко от фактов он не отступает, все крутится вокруг священной горы Афон и крошечных островков в греческом море, по которым, перепрыгивая гигантскими шагами с одного на другой, можно добраться до Стамбула или на Родос.

О своем новом имени – Моливда, так он теперь представляется, – Антоний рассказывает разные истории, и это, особенно в Варшаве, производит впечатление. Например, будто он король маленького острова в греческом море, который так и называется – Моливда. Того, где его выбросило, совсем голым, и где на пляже его подобрали женщины. Они были сестрами и происходили из знатного турецкого рода. Моливда даже придумал им имена: Зимельда и Эдина. Они напоили его и соблазнили. Моливда женился на обеих, так там принято, и вскоре, после смерти их отца, стал правителем острова. И правил так пятнадцать лет, имел шестерых сыновей, а затем оставил это маленькое царство, но, когда придет время, пригласит всю родню сюда, в Варшаву.

Публика весело хлопает в ладоши. Вино снова льется рекой.

Оказавшись в компании более просвещенной, Моливда иначе расставляет акценты в своей истории, и оказывается, что там, на острове, он случайно, будучи чужеземцем, был избран правителем, и охотно этим пользовался на протяжении многих лет, и был счастлив. Тут, чтобы заинтересовать слушателей, Моливда принимается описывать обычаи, достаточно экзотические. Еще говорит, будто имя дали ему китайские купцы, которых он встретил в