Зачарованная пылом, с которым Тошан рассказывал о своей родной земле, медсестра села на место и принялась его слушать.

— Мой отец, ирландский золотоискатель, купил разрешение на добычу золота на берегу Перибонки, нашей реки. Это название переводится приблизительно как «песочные берега». Я унаследовал дом, который он построил для нас с матерью. Моя мать умерла в сентябре, когда я жил в казарме под Лондоном. Несчастный случай. Она была такой красивой! Тала-волчица, гордая, высокомерная, но мудрая и щедрая. Скажите, если я вас утомил…

— Вовсе нет, продолжайте. Я словно вырвалась из этих четырех стен. В прошлом веке на мансарде жила прислуга.

Он машинально кивнул, одержимый потребностью воскресить в памяти всех тех, кто был ему дорог и остался далеко, на другом континенте. Симона с интересом слушала его. Тошан описал ей свою бабушку Одину — болтливую толстушку, которая любила выпить в сильные морозы, потому что это ее согревало. Он упомянул о своем кузене Шогане, воинствующий дух которого порой заставлял его нарушать законы белых.

— Монтанье становятся все более зависимыми от спиртного. Им приходится отказываться от своего образа жизни, складывавшегося веками, от охоты, рыбалки, стойбищ в лесу якобы для того, чтобы стать цивилизованными. Когда я слышу, как какие-то умники несут подобный вздор, просто выхожу из себя!

— Монтанье… Какое интересное название, — заметила Симона.

— Это мой народ. Раньше он был известен как «инну». Но все меняется, не так ли? Меня не раз называли дикарем, безбожником из-за цвета моей кожи или моих взглядов. Религиозные убеждения действительно достались мне от матери и моих индейских предков. Что предосудительного в том, чтобы жить на природе, считать деревья и животных своими братьями, наделять душой облака или воду в реках? Расизм процветает повсюду, и он очень опасен. Вам ли этого не знать!

— Да, Гитлер и его свора бешеных псов объявили, что евреи — существа второго сорта. По какому праву они судят нас? С начала марта мы обязаны носить желтую звезду, нашитую на одежду. Я этого не сделала, поскольку никто в городке не знает, что я еврейка. Брижитт представила меня всем как свою кузину. На людях она называет меня Симон. А еще ее муж Роже сказал, что в префектуре Периго нацисты поставили стенд с приметами, позволяющими людям выявлять евреев. Получается, нас можно распознать по размеру нашего лица, треугольнику из невидимых линий между носом, ушами и бровями, характерному для нашей расы. Антисемитская пропаганда омерзительна. Это просто позор! Я не понимаю. Мой муж не был верующим, я тоже. Мы не храним культовые предметы наших родителей. У нас нет семисвечника, и Исаак никогда не носил ермолку — нечто вроде маленькой шапочки, которую мужчины надевают на голову перед молитвой.

— У вас нет никаких известий от вашего мужа? — спросил Тошан. — Я знаю, что в Париже и других городах были многочисленные облавы; но куда же отправляют всех этих арестованных людей?

— Говорят, в трудовые лагеря и на стройки. Все немцы воюют на фронте, а Гитлеру нужна рабочая сила. Один из юных братьев моей подруги, Мартин, попал в Службу отправки на принудительные работы. На самом деле никто не знает, что будет дальше. Вы не находите это странным? Мы разговариваем с вами сейчас, в этом городке Дордони, тогда как до войны у нас была совершенно другая жизнь. Я родилась в Париже и люблю столицу, ее кафе, бульвары, набережные Сены… Я бы так хотела снова оказаться там, где у меня были друзья и уютная квартира! Но Исаак настоял на том, чтобы мы с Натаном отправились сюда. У меня есть деньги. Мартин попытается достать нам фальшивые документы, чтобы я могла уехать в Англию или Швейцарию.

— Вам, наверное, не хватает вашего мужа.

Она некоторое время раздумывала, прежде чем ответить. На ее лице появилась грустная улыбка.

— Я не видела его почти два года. Иногда мне кажется, что я уже стала вдовой. Исаак старше меня на пятнадцать лет. Я вышла за него замуж, потому что восхищалась им и уважала. Он талантливый врач.

Смутившись, Симона встала и принялась ходить по маленькой комнате. Тошан смотрел на нее. У нее были узкие плечи, достаточно короткое тело и широкие бедра. От нее исходила ощутимая чувственность. Это было связано с ее плавными движениями, медлительной походкой, а также низким грудным голосом. Внезапно он подумал о том, что она видела его голым, поскольку должна была мыть его и переодевать. Обрабатывая его рану, расположенную с правой стороны паха, она наверняка касалась его пениса. При этой мысли он невольно ощутил жар внизу живота.

— Пожалуй, я немного посплю, — пробормотал он.

— Я вас оставлю, — ответила она, не глядя на него.

Валь-Жальбер

Шарлотта в последний раз оглянулась по сторонам. В «маленьком раю» все было готово для встречи Людвига. Тем не менее ее не покидало чувство, что она стоит на краю пропасти, через которую ей предстоит перейти без надежды вернуться обратно. Если, не дай бог, кто-нибудь узнает, что она прячет у себя пленного немецкого солдата, последствия будут для нее ужасающими.

— Будь что будет! — сказала она себе дрожащим голосом. — Я не боюсь!

Мало, один из самых старых ездовых псов Тошана, смотрел на нее, виляя хвостом.

— Я рада, что ты здесь, — прошептала она. — Надеюсь, ты будешь продолжать лаять, как только кто-нибудь приблизится к дому. Веди себя хорошо, я скоро вернусь.

Она вышла и тщательно закрыла дверь на ключ. Когда Эрмина решила поселиться в этом доме, стоящем в некотором отдалении, Жослин настоял на том, чтобы поставить крепкий замок и даже засов, поскольку городок был почти пустынным.

Шарлотта натянула капюшон, прикрываясь от ветра, ледяные порывы которого швыряли снег в лицо. Она подумала: «Двадцать лет назад я бы вряд ли смогла пройти незамеченной поздно вечером — так много было соседей. Но двадцать лет назад я еще не думала о любви. Я была совсем маленькой девочкой, к тому же полуслепой».

Набравшись смелости, девушка двинулась в путь, захватив с собой еще одну пару снегоходов для Людвига и палку с железным наконечником. Она также взяла керосиновую лампу. Требовалась немалая решимость, чтобы пробираться сквозь пургу и мороз. «Я должна идти, не думая о том, что это невозможно. Тот, кого я люблю, нуждается во мне, в тепле и нежности! Мне так нравятся слова: “Тот, кого я люблю”! Мой любимый, милый мой! Как нам будет хорошо, когда мы будем лежать в нашей кровати обнаженными и целовать друг друга! Утром я согрею ему молока и приготовлю тосты с черничным вареньем».

Она убаюкивала себя сладкими мечтами до самой мельницы Уэлле. Дорога утомила ее, но одна мысль о том, что она снова увидит Людвига и приведет его в безопасное место, придавала ей энергии. Увидев свет керосиновой лампы, молодой немец застонал.

— Шарлотта? — позвал он. — Мне плохо, у меня жар, сильный!

Он тяжело дышал, лицо его было мертвенно-бледным. Девушка коснулась его лба.

— Господи, у тебя температура поднялась еще больше! И все же тебе придется пойти со мной. Дома у меня есть аспирин, тебе станет легче. Что с тобой?