— Пойдем, — повторила она. — Я буду любить тебя так сильно, что ты благословишь Небеса за то, что оказался здесь, в Валь-Жальбере.

Четверть часа спустя Людвиг уже лежал в постели во фланелевой рубашке, когда-то принадлежавшей Онезиму. Шарлотта раздела его, и он с наслаждением вытянулся на простынях, подогретых резиновой грелкой. Без всякого стеснения она растерла его тело теплой водой с уксусом.

— Моя мать делала так, когда я возвращалась из школы вся заледеневшая, — с улыбкой сказала она.

Печка гудела с легким потрескиванием. В комнате с бежево-розовыми стенами — любимого цвета Шарлотты — было уютно. Здесь лежали подушки, стояло кресло, накрытое красным пледом, висели картины с пейзажами Лак-Сен-Жана.

— Какая приятная тюрьма, — произнес Людвиг, который, казалось, выздоравливал на глазах.

— Да, — со смехом согласилась она. — Смотри, эта дверь тоже закрывается на ключ. Если ко мне кто-нибудь придет, просто повернешь ключ.

С этими словами, стоя возле кровати, она спустила брюки и расстегнула кофту. Вскоре она предстала перед ним в трусиках и бюстгальтере, ее молодое тело золотилось в пламени свечи. Девушка забыла о всякой стыдливости в своем неистовом желании скорее оказаться обнаженной под его сияющим от радости взглядом. Это произошло очень быстро.

— Ты такая красивая, — выдохнул он.

Людвиг обвел взглядом ее округлую перламутровую грудь, тонкую талию, плавный изгиб бедер и темный треугольник курчавых волос на лобке. Она нырнула к нему под одеяло, в уютное гнездышко из подушек и свежего постельного белья.

— Как же мне хотелось, чтобы ты скорее оказался здесь, рядом со мной! — шепнула она ему на ухо.

— Я здесь. И это настоящий рай после ада.

Они были слишком счастливы и измучены, чтобы уступить поднимающемуся в них желанию. Уже было чудом лежать вместе в теплой кровати, прижавшись друг к другу, и знать, что они проснутся и смогут свободно предаваться любви, даже если для этого придется лгать и обманывать, держать оборону каждый день. У них будут ночи на то, чтобы лучше узнать друг друга, шепча полные страсти слова по-немецки, по-французски и на вечном и неизменном языке жестов и прикосновений.

Война, сеющая горе по всему миру и играющая судьбами людей, подарила им эту встречу.

Валь-Жальбер, четверг, 25 февраля 1943 года

Лора и Эрмина были почти готовы. Завтра они собирались сесть в поезд до Шамбор-Жонксьона. Дочь брала с собой только один чемодан, поскольку мать планировала купить ей новые туалеты в Нью-Йорке.

— Ты должна быть очень элегантной в Париже, — твердила Лора, и в ее глазах читалось сожаление, что она не может посетить знаменитую французскую столицу. — В марте там уже довольно тепло. Тебе понадобятся красивые весенние платья.

Эта поездка перевернула дом Шарденов вверх дном. Дети стали невыносимыми. Мирей беспрестанно плакала.

— Боже милосердный! Я могу тебя больше никогда не увидеть, моя дорогая Мимина!

Жослин не отставал от других и пребывал в отвратительном настроении. Он ворчал уже целую неделю, считая, что Лоре не следует уезжать.

— Тебя не будет около двух недель, — упрекал он свою жену. — Я сам мог бы проводить нашу дочь в Нью-Йорк и, в отличие от тебя, сразу бы вернулся. Я тебя знаю: ты снова будешь швырять деньгами направо и налево. Шикарный отель, рестораны, бутики… И потом, я тебе не доверяю. Ты вполне можешь сесть на этот проклятый самолет! И если он рухнет в воды Атлантического океана, я потеряю сразу и жену, и старшую дочь. Какое несчастье!

Эрмину мало беспокоили сетования отца. Все ее мысли были заняты только предстоящей поездкой, тем мгновением, когда она ступит на французскую землю. Киона видела странный сон. Она присутствовала при разговоре между Тошаном и темноволосой женщиной, происходившем в маленькой темной комнате.

— Они разговаривали, как мы, Мина, — утверждала девочка. — Тошан выглядел рассерженным. Он твердил, что должен примкнуть к макизарам.

Это откровение потрясло Эрмину до глубины души. Она тут же позвонила Октаву Дюплесси, который ограничился объяснением термина «макизары». Так называли участников Сопротивления — подпольного движения, противодействующего режиму Виши, — которые совершали диверсии на немецких военных объектах и занимались антифашистской пропагандой. Разумеется, импресарио говорил уклончиво, не прямым текстом.

Эрмина подошла к родителям.

— Киона не могла придумать этого слова! — заявила она. — Значит, во сне она видела реальность. Тошан, должно быть, прыгнул с парашютом где-то во Франции, или его самолет подбили. Он спрятался, судя по всему, при помощи этой темноволосой женщины. Но он жив, и я его найду.

— Но послушай, милая, если он ушел в партизаны, как ты узнаешь, где он? — возразил Жослин.

— Папа, в Париже я в любом случае буду ближе к нему, чем здесь. Я даже предполагаю, что он ждет меня там вместе с Дюплесси.

— Очень на это надеюсь! Иначе это все равно что искать иголку в стоге сена! — воскликнула Лора. — Эрмина, пообещай мне вернуться в Квебек до наступления зимы, в октябре!

— Разумеется, мама! Я не собираюсь расставаться с детьми надолго.

Тем не менее накануне великого отъезда Эрмина испытывала тревогу. У нее состоялся долгий разговор с детьми, в котором она попросила их слушаться бабушку и дедушку, еще раз объяснив причину своей поездки.

— Во-первых, мне предложили выгодный контракт на выступление в парижском театре. Во-вторых, я хочу разыскать вашего отца. Возможно, это безумие, но я чувствую, что должна спасти его от какой-то опасности, угрозы. Киона поддержала мое решение, а вы знаете, что я ей доверяю.

Они молча выслушали мать, затем все трое прижались к ней.

— Родные мои, любимые…

Это было час назад. Сейчас, сидя за фортепиано, она боролась с необъяснимым страхом, действующим на нее угнетающе. «Думаю, паника в такой ситуации вполне обоснована, — сказала она себе. — Ведь я совершенно не знаю, что ждет меня во Франции. В январе Гитлер объявил тотальную войну[56]. Париж в руках наших врагов. Возможно, мне даже придется петь для нацистских офицеров… Нет, Октав меня предупредил бы».

В разгар эти грустных размышлений в гостиную вошла Шарлотта. Она была укутана от мороза, и из-под одежды виднелись лишь кончик носа и карие глаза, немного подкрашенные.

— К тебе пришли, Мимина. Овид Лафлер! Он не знал, что я вернулась в свой дом, и поэтому сначала зашел в «маленький рай». Я возвращаюсь, у меня там рагу на огне.