монархической власти в России. Он представил свой триумф как триумф русского национального духа. Подобно тому, как монархи XVIII века определяли свое правление через сходство с европейскими монархиями, Николай будет определять свое как исключительно русское, укорененное в национальной традиции авторитаризма. Подавив восстание, он героически начал новую эру, верную той традиции, силу которой должна была продемонстрировать неудача восстания[981].

Наблюдение А. И. Дельвига об отсутствии у общества сочувствия к осужденным заговорщикам в целом подтверждает утверждение Пиксанова о том, что реакция общественного мнения на восстание была даже более негативной, чем реакция правительства. Это положило начало сближению дворянства и Николая I, многие действия которого были непосредственно продиктованы общественным мнением. Например, в целом широко поддерживалось создание в 1826 году новой тайной полиции, Третьего отделения, в которой дворянству суждено было сыграть активную роль. В своей биографии Николая I Шильдер писал: «Царь считал, что лучшие семьи и люди, близкие к престолу, должны возглавить эту организацию и активно участвовать в искоренении зла» (172). Подобную поддержку усилению цензуры оказывал даже Пушкин. Как сообщал Бенкендорфу агент полиции Фок, росло мнение о том, что «наша зараженная молодежь требует бдительного и постоянного надзора»[982]. Казалось, поэт, как и многие другие представители дворянского общества, видел в Николае I вернейшую гарантию стабильности, которая была так серьезно подорвана в дни двух восстаний декабристов и которая теперь остро нуждалась в укреплении.

На это мнение, очевидно, ответил взаимностью Николай I, который в своем манифесте о «совершении приговора» от 13 июля 1826 года описал дворянство как «ограду Престола и чести народной». Он призвал русских дворян служить «на сем поприще, как на всех других, примером всем другим состояниям» и заявил, что для дворянства «отверсты в Отечестве Нашем все пути чести и заслуг» (176–177, 183). Этими словами он надеялся подвести черту под ненормальным и недостойным поведением заговорщиков-декабристов и, таким образом, продвинуться вперед при полной поддержке покаранного и покладистого дворянства.

Таким образом, царь и дворянство стремились положить конец грубому нарушению декабристами негласного и давнего договора между ними. Их традиционная взаимозависимость была дополнительно укреплена посредством признания их общей заинтересованности как в восстановлении стабильности внутри страны, так и в успешном достижении великодержавных целей за рубежом, таких как популярные и победоносные войны против Персии и Турции между 1826 и 1829 годами. Николай I так никогда и не простит, и не забудет тех, кого презрительно называл своими «amis du quatorze»[983]. Вместо этого он предоставит своему сыну и преемнику Александру II помиловать тех, кто все еще отбывал наказание тридцать лет спустя.

Послесловие

Смерть Александра I, последующее междуцарствие и восстание декабристов стали поворотным моментом в истории русского дворянства и самой России. Не в первый раз в своей истории русское дворянство обнаружило, что предпринятая некоторыми его представителями попытка оказать длительное политическое воздействие в конечном итоге провалилась перед неприступной властью нового или действующего царя. По мнению одного из американских ученых, дворянство к концу правления Александра I потеряло любое политическое влияние, которое оно могло оказывать на самодержца на раннем этапе. Дж. Дж. Кенни исследовал причины неудачи Воронцовых к 1803 году в их попытке достичь изменений, необходимых для установления верховенства закона в России, и пришел к выводу о том, что возможность внести хоть какой-то значительный вклад в политическое развитие России была упущена, не оставив «никакой положительной роли для дворянства»[984].

Однако недавние российские оценки исторического вклада дворянства, как правило, более щедры. Через три года после краха советского режима, а вместе с ним и доктринерских историографических рамок, которые были неотъемлемым аспектом его идеологии, один исследователь возымел смелость закончить короткую статью о русском дворянстве на позитивно патриотической ноте. Признавая, что недавняя «ломка тоталитарных структур и представлений» вызвала растущий интерес к этой теме, автор отмечает, что догматическая марксистско-ленинская настойчивость в отношении понятия «классовой непримиримости» наконец отступила, что позволяет отдать должное дворянству за «заслуги перед Отечеством». Исследователь завершает свою позитивную оценку русского дворянства в эпоху Александра I словами: «Оно внесло большой вклад в строительство российской государственности, усиление мощи и величия Родины, защиту ее рубежей, приумножение ее славы — и на полях сражений, и в устроении земли, и в накоплении духовных ценностей»[985].

Мы увидели большое историческое значение возникшего в период правления Александра I разделения мнений относительно будущего направления движения страны. Это означало «расхождение путей» в среде дворянства между разочаровавшимися европеизированными реформаторами и неконструктивным консервативным большинством. Это явление отметил Александр Герцен, который писал, что «народ остался безучастным зрителем 14 декабря. Каждый сознательный человек видел страшные последствия полного разрыва между Россией национальной и Россией европеизированной»[986].

Историческое повествование о «национальной» России, о которой писал Герцен, как в период предшествовавший правлению Александра I, так и спустя многие годы после его смерти, указывает на неизменную стойкость народной веры в абсолютную власть единого правителя, в образе царя ли, генерального секретаря Коммунистической партии Советского Союза или президента Российской Федерации. Она возникла давно и остается глубоко укоренившейся в традициях и обычаях преобладающей социально-политической культуры. В XIX веке такая вера в помазанника Божьего была достоянием не только подавляющего большинства русского дворянства, но и всех других сословий, особенно крестьянства. Общая убежденность в мягком патернализме верховной власти по отношению ко всем классам и положению ее подданных была абсолютной. Этот неоспоримый факт делал вызов, с которым столкнулись «европеизированные» дворяне-реформаторы, в том числе декабристы, еще более устрашающим и в конечном итоге непреодолимым. Любое возможное воздействие, которое европейские концепции свободы и демократии могли оказать на Россию, было неизбежно омрачено присущей России пассивностью, долготерпением и консерватизмом подавляющего большинства ее населения, особенно дворянства, и не только в эпоху Наполеона[987].

Нельзя сказать, что правителям России всегда гарантировалась единодушная поддержка снизу. Само ее отсутствие обеспечило насильственное свержение династии Романовых в 1917 году спустя 305 лет после ее воцарения (в течение которых четыре царя были убиты). То же можно сказать и про распад СССР в 1991 году, спустя 74 года после революционных потрясений 1917 года, вызвавших в конечном итоге его появление на карте. Такой бурный список свидетельствует о том, что в отсутствие развитых правовых и политических институтов, начиная с независимой судебной системы, успешного искоренения коррупции и эффективных парламентских партий, необходимых для обеспечения должным образом избранных и пользующихся широкими полномочиями правительств, сдвиги в историческом пути России неизбежно были внезапными, резкими и эпохальными.

В самом деле, вышеизложенное вполне может служить