Поезд, не останавливаясь, миновал Медзешин, Фалениц, Михалин, Юзефов, Швидер. А вот и Отвоцк. Аса-Гешл хотел выйти, но дверь не поддавалась. «Сильней дергай, сильней! Еврейская размазня!» Дверь открылась, и он спрыгнул на землю. По песку стелился рассеянный свет фонарей. В воздухе стоял тяжелый запах сосен, лесных пожаров, туберкулеза. Интересно, сколько человек умирает здесь ежедневно? В каждом санатории имеется свой маленький морг. Аса-Гешл спросил прохожего, как попасть в Швидер. По Варшавской дороге, ответил тот, а потом налево. Что, любопытно знать, побудило Фишла назвать свою виллу «Роскошь»? Значит, и Фишл тоже гедонист? Аса-Гешл остановил еще одного прохожего: «Где вилла „Роскошь“?» Тот не ответил. Глухой! А может, и немой в придачу. Адаса наверняка уже спит. Авантюра, безумная авантюра! «А вдруг у меня пропадет желание? Вот смеху будет! Любовник-импотент! Лучше об этом не думать. В меня вселился дьявол. Почему не светит луна? Сейчас же середина месяца».

Он еще в Отвоцке или уже в Швидере? Где пролегает граница между одним городком и другим? Вот она, эта вилла! Фонарь при входе отсутствовал.

Он стоял у дверей, над которыми было что-то написано. «Роскошь»? Первая буква — определенно «Р». Или «В»? Спичек у него с собой, увы, не было. Наверху горел свет. Должно быть, в спальне Адасы. Может, дверь не заперта? Да, открыта. «Меня примут за вора. Забавно будет, если меня арестуют за попытку ограбить виллу Фишла». И ему вдруг вспомнилась ночь, когда он переходил австрийскую границу.

Он приоткрыл дверь и позвал: «Адаса!»

Ему показалось, что свет в комнате наверху шевельнулся. Она там! Это она! «Сейчас выясним, есть ли у меня интуиция!» Он немного подождал, а потом позвал снова: «Адаса!»

Послышался нарастающий грохот: это на всех парах несся по рельсам в сторону дома поезд. В слепящем, вырвавшемся из темноты свете паровозных огней он увидел все, как будто на экране: дом, веранда, дорожки между цветочными клумбами, низкорослые сосны с белыми номерами на стволах. Он взглянул на надпись над входом. Да, «Роскошь». Поезд проехал, и все вновь погрузилось во тьму. Издали донесся зловещий крик. Как будто дьявол сыграл с кем-то дурную шутку и скрылся в ночи.

1

В квартире Финкл на Францисканской полным ходом шли приготовления к субботе. Дина уже отнесла жаркое на Шабес пекарю и вымыла и причесала детей, Тамар и Рахмиэла. В средней комнате Финкл накрывала на стол, вставляла свечи в семисвечник из серебра и меди. Ритуальное благословение она совершала над двумя свечами, молясь за себя и за Асу-Гешла. Дина — над остальными пятью; она молилась за себя, за Менаше-Довида, за Тамар, Рахмиэла и за новорожденного младенца, которого в память о его недавно скончавшемся прадеде назвали Даном. Ужин был уже готов — суп с рисом и с фасолью, тушеное мясо под острым соусом, морковь. Фаршированная рыба в обрамлении лука и петрушки стыла на большом блюде. Перед семисвечником Финкл положила две свежеиспеченные халы под вышитой тряпицей. Рядом лежал нож с перламутровой ручкой и выгравированными на лезвии словами «Святая суббота». В центре стола стоял графин со смородиновым вином и специальный кубок для ритуального благословения. На кубке была выгравирована Стена плача. Финкл и Дина жили скромно. Дина зарабатывала на жизнь шитьем, Менаше-Довид давал уроки. Но на Шабес даже самые бедные старались принарядиться. Финкл надела шелковый платок, блузку с широкими рукавами и платье в цветочек, сохранившееся еще от ее приданого. Дина навязала на свой парик бархатную ленту. Когда свечи были зажжены, обе женщины прикрыли рукой глаза и прочли молитву, которая уже много поколений передавалась в семье от матери к дочери: «О Всевышний, пусть лик Твой воссияет над рабой Твоей, моим мужем, моими детьми и защитит их от всякого зла. Во славу Шабеса свечи, что я зажигаю здесь в Твою честь, освещают нас Твоим священным сиянием, проливают милость Твою на наши Субботы и все прочие дни, наделяют нас силой оставаться верными заповедям Твоим. И, прошу Тебя, поторопи, о, поторопи Мессию, сына дома Давидова, дабы он поскорей освободил нас, еще при нашей жизни, аминь…»

Пока женщины читали ритуальную молитву, Менаше-Довид облачался в праздничные одежды. По случаю субботы он до блеска начистил свои видавшие виды сапоги, нарядился в поношенный атласный лапсердак и старую меховую шапку. Это был низкорослый крепыш с рыжеватой бородой, светлыми пейсами и несоразмерно большими руками и ногами. В ранней молодости он изучал Талмуд, намереваясь стать раввином. Из-за войны, однако, диплома он не получил и в дальнейшем стал последователем мистического и весьма противоречивого учения рабби Нахмана из Брацлава, чьих учеников прозвали «мертвыми хасидами». Получить место раввина «мертвому хасиду» было, однако, не просто. Одевшись, он улыбнулся и сначала пробормотал, а затем выкрикнул: «Человек не должен отчаиваться. Отчаяния не существует!»

— Что ты там кричишь, папа? — спросил Рахмиэл, трехлетний мальчик в желтой кипе, из-под которой выбивались вьющиеся пейсы.

— Я говорю, что человек должен радоваться. Танцуй, сынок! Хлопай в ладоши! Радость возьмет верх над злом.

— Что за чушь ты внушаешь ребенку? — послышался из спальни голос Дины. — Хочешь и из него тоже сделать «мертвого хасида»?

— А что тут такого? Души всех Божьих детей собрались на Синайской горе. Пойди сюда, сынок, спой песенку ребе:

Сатане прикрикни: «Брысь!»

Сам — танцуй и веселись.

В кухню вошла Финкл.

— Честное слово, Менаше-Довид, — сказала она, — ты совсем спятил. Невинный голубок! Рано ты его всему этому учишь. Успеет еще.

— Говорю вам, мама, не успеет. Мессия уже совсем близко. Давай, сынок, споем вместе:

Не печалься, сынок, если вдруг согрешил;

Помолись — и живи точно так же, как жил.

Финкл посмотрела на зятя с выражением умиления и отчаянья и засмеялась, обнажив голые десны. Дина вышла из спальни с ребенком на руках и с черной ленточкой, которую собиралась вплести в косички Тамар.

Пятилетняя темноволосая Тамар с приплюснутым носиком и веснушчатым личиком сжимала в кулаке кусок пирога с яйцом.

— Не хочу черную ленту! — завизжала она. — Хочу красную.

Дверь в прихожую открылась, и чья-то рука поставила на пол чемодан. Дина побледнела.

— Мама! — закричала она. — Погляди!

Финкл, ничего не понимая, повернулась к двери. На пороге стоял Аса-Гешл.

— Сынок!

— Мама! Дина!

— Да благословен будет пришедший! Я — Менаше-Довид. Надо же, приехать накануне Субботы!

— Тамар, это твой дядя, Аса-Гешл. А это Рахмиэл, его назвали в честь деда из Янова. А это маленький Дан…

Аса-Гешл расцеловал мать, сестру и детей, в том числе и новорожденного у Дины на руках. Дина нагнулась взять чемодан, но Финкл закричала:

— Что ты делаешь?! Суббота ведь!

— Ничего не соображаю. Сама не знаю, что делаю, — сказала Дина, покраснев. — Все так неожиданно!