зачем?» – негодовал мальчик, и тут уж был, на мой взгляд, в своем праве – я решительно заявила, что в правой руке у него за спиной – наше. Трактор отшвырнули, но нас в покое не оставили: наезжали самосвалом, требовали посмотреть. Я ревновала к спокойствию другой мамы, девочки, которая раз за разом спокойно поясняла немо удивленной малышке в розовом: «Вот так мальчик! Мы строим, он разрушает!» – и набирала песка в формочку снова. И к свободомыслию мужа, который велел мне не соваться в Самсью жизнь, пока тот не попросит. Мне стало стыдно – почему-то перед мамой свирепого мальчика, которая вдруг да услышала, как я тихонько жалуюсь на него мужу.

И только тут я поняла, что надо было ему на самом деле: он пронесся мимо меня за другим мальчиком, судя по их воплям, извернувшимся стащить машинку у нашего разбойника и теперь убегавшим картинно, не спеша, едва ли не на носочках. Угодив ногой в песчаную ямку, как в смешном и глупом кино, вор растянулся, разбойник торжествовал. Оба были счастливы своим приключением.

Вскоре мы с мужем и мамой разбойника хохотали, глядя, как трехлетка улепетывает от Самса, а тот, даром что еще не умеет гоняться в салочки, действительно будто преследует его, а на деле свой трактор в чужой руке. Раз десять они совершают полный цикл на большой горке над песочницей, и мальчик снова и снова, лихо съехав вслед за демонстративно выпущенным вперед нашим трактором, добегает до нас и, натурально задыхаясь, доверительно сообщает: «Я от него оторвался!» – и мы рыдаем, глядя, как столь жестоко загнавший его преследователь усердно возится на большой горке, с которой совсем недавно научился скатываться самостоятельно.

Так я поняла, что разбойника на детской площадке можно обыграть, если понять, во что он играет. Впрочем, некоторые похищения не требуют соучастия. Помню я молчаливую девочку-белочку, которая отбирала любой оброненный мячик – лишь бы не свой: отберет, отбежит и стоит с ним, смотрит, как оно нам? Это было так странно – отнимать и не играть, что я даже не смогла на нее раздосадоваться.

Как и на девочку, которая, увидев, как Самс поворачивает прочь от волнообразной горки, несмотря на мои уговоры, просигналила мне: «А я скачусь!» – и я долго потом мусолю догадку о том, что только взрослые и свободные люди умеют делать что-то для себя, а подрастающие активничают ради взгляда в их сторону. Обойдя вокруг горки, мы с Самсом застаем девочку на самой волне, посередине спуска, и вот уже я подбадриваю ее осуществить свой дерзновенный замысел.

Это редкость пока для меня – встретить ребенка, задумавшегося на полдороге. Чаще удается укрепиться в предубеждении, взращенном детскими же, кстати, книгами и фильмами, о квелости взрослых – и клевости детей. (Помню, самой ранней моей попыткой в прозе была повесть о войне детей и взрослых – до сих пор гадаю, о чем может говорить такой конфликт в воображении ребенка.)

Я от души болею за мальчика, давшего стрекача, едва загорелась лампочка в прививочном кабинете, невзирая на то, что вот уже четверть часа мама без остановки полощет его в барабане с порошком продвинутых родительских максим: «…Будет немного больно, но ты не переживай, вот девочка плачет, потому что она не знает, куда ее привели и зачем, а ты же знаешь, я тебе сказала всю правду, так что не переживай, ой скажи, мама мне надела бахилы, а себе забыла, себе-то тоже надо взять, только не поскользнись, вот садись, ждем, ну немного уколят, я тебе рассказала, кто тебя потрогает, где уколят, что будет, вот и наша очередь… Ай!»

Я проникаюсь нежностью к мальчику, заметившему крошечное соцветие на сиденье автобуса, прежде чем сел рядом с мамой, нагруженной сумками.

Я восхищаюсь мальчиком, настигающим с мамой готовый отойти автобус, когда мама кричит: «Дима, сюда!» – и заскакивает в переднюю дверь, но Дима, дернувшись было из послушания, запрыгивает в другую, дальше, и только поэтому успевает.

Я уважаю девочку, улучившую момент спросить маму у сушилки в туалете в парке Горького: «Как надо подставлять?» – «Никак, – отвечает мама, не вникая. – Здесь не работает, наверное», – но девочка не отдергивает рук и долго еще пытается разделить с мамой радость открытия: «Работает!» – «Пошли». – «Мам, работает!»

Я готова пожать руку мальчику, который ищет для мелкой сестры еловые шишки возле единственной на весь двор жиденькой елки. «Мама, а где еще елочки?» – посылает он запрос, кажется задержавшийся для обработки в смартфоне, от экрана которого мама угукает, не глядя, внутренним навигационным чутьем передвигаясь за парой детей. Наконец мама отрывается от экрана, будто открывает глаза, и озирается, как в новой локации, чтобы подтвердить сыну: на этом уровне елочек недобор.

Я и сама заработала грозный окрик проходящего об руку с девушкой молодого мужчины, вопросившего: «Что вы за мать?» – когда я не поспешила оторваться от переписки в мессенджере, чтобы прийти на помощь Самсу, который тогда не считал нужным ни подавать голос, ни вставать самостоятельно, если упадет: лежал себе преспокойно и ждал, пока я догадаюсь поставить его на ножки.

Тогда я расплакалась от обиды, будто меня саму чужой упрек свалил с ног так, что не подняться. Но, не кривя душой, разве не приклеиваю я сходный ярлык пренебрежения к любой матери на площадке, кто в данный момент отступает от вычитанных мной из лекций и статей правил продвинутого родительства? Подружки в утешение объяснили мне, что тот парень просто рисовался перед девушкой – мол, вот какой я отец, у меня-то дети не будут валяться пачками по обочинам. Но перед кем рисуюсь я, когда с плохо скрываемым от себя удовольствием вступаю с чужим мальчиком под своды его золотой конюшни с воронами, но без баранов, как он охотно рассказывает мне, тогда как его мать знай тянет его на выход из фантазии: «Пойдем». – «Но я играю!» – «Пойдем кормить уточек, чего ты такой упрямый». – «Нет!» – «Дай руку, пойдем!» «А где у тебя лошадки?» – это уже я возобновляю прерванную экскурсию внутри горки-корабля. Мальчик играет, как писатель: создает мир, не нуждаясь в сотворчестве, и с треском изгоняет нас с палубы, когда Самс лезет к штурвалу, не дождавшись, пока автор этой вселенной откроет ему невидимую дверь.

Не бог весть какое саморазоблачение: мне нравятся дети контактные, расположенные играть с Самсом, делая скидку на его возраст и возможности в том случае, если они старше и сильнее. Хотя насчет последнего со мной готова поспорить девочка Ника, чиркающая двумя длинными хвостами по земле,