Он, конечно, знал, чем рискует, но иного выхода у него не было.

— Нет. — По телу Теи впервые пробежала дрожь. — Нет.

— Но…

— Я сказала, нет! — она повернулась к нему и взяла его лицо в свои ладони. — Есть один человек, которого я хорошо знаю. Мы обратимся к нему. Он что-нибудь придумает.

— Тея.

Она как можно крепче прижалась к нему, и на какое-то время разговоры в комнате смолкли.

— Что ты задумал, Павлин, — поинтересовался Марк, как только за сыном закрылась дверь библиотеки. На своих первых играх Сабина проявила редкое для ребенка самообладание, ни разу не вскрикнула и даже не поморщилась, однако по дороге домой в паланкине с ней случился припадок, и теперь Кальпурния была с ней в ее комнате. Марк бы и сам остался присмотреть за дочерью, если бы в атрий неожиданно не шагнул его сын.

— Павлин, мне казалось, ты сейчас должен быть во дворце.

— Император поручил мне вернуть Викса, — ответил Павлин, переминаясь с ноги на ногу.

— Этого мальчишку? — Марк поморщился. — Теперь в Колизее сражаются дети. О боги, до чего мы дожили!

— Не волнуйся, с мальчишкой все в порядке, — поспешил успокоить его Павлин. — Трясется от ужаса, однако из последних сил пытается не разреветься. Сказал, что убьет меня, если я попробую над ним насмехаться. Скажу честно, мне впервые в жизни было по-настоящему не до смеха.

Павлин обвел глазами бассейн в полу атрия, поднял взгляд на колонны над крышей. Марк пристально посмотрел на сына.

— Не хочешь пройти ко мне в таблинум? — предложил он.

— Хочу, — с готовностью ответил Павлин. — Мне нужно с тобой поговорить. Хотелось бы получить от тебя совет.

— В чем дело?

Павлин встал по стойке смирно. Взгляд его был прикован к стене над плечом Марка.

— Господин, — произнес он тоном легионера, обращающегося к старшему с донесением. — Я пришел к заключению, что император Домициан не годен для занимаемой им должности.

Марк растерянно заморгал, а затем опустился на ближайший стул.

— Продолжай.

— Он отправил в изгнание свою племянницу Флавию Домициллу, казнил ее мужа и их детей. Причем, сделал и то и другое без весомых на то причин, — произнес Павлин, по-прежнему глядя на каменную стену перед собой. — У меня есть основания полагать, что он повинен в издевательствах над своей любовницей Афиной и своей племянницей Юлией. Что касается Юлии, то он также казнил ее, не имея на то права. Я убежден, что наш император — чудовище.

— Что ж, возможно, — негромко согласился Марк. — Тем не менее он неплохой император, или я не прав?

— Чудовище не может быть…

— Ты не прав, Павлин, чудовище может быть неплохим императором. Возможно, личные качества Домициана и оставляют желать лучшего, однако он, все всякого сомнения, хороший администратор, тонкий юрист, талантливый полководец. Под его правлением мы наслаждаемся периодом спокойствия и процветания. Да-да, спокойствия и таких нудных вещей как сбалансированная экономика и самый низкий за всю историю уровень коррупции. — Марк покатал в ладонях перо. — Вероятно, ты слишком молод, Павлин, чтобы помнить Год четырех императоров. Однако я уверен, найдется немало тех, кто во имя стабильности предпочтет иметь на императорском троне чудовище.

— Я не принадлежу к их числу. — Павлин посмотрел отцу в глаза. — И я убежден, что Домициан должен быть устранен, — произнес он со всей серьезностью.

Марк же задался мысленным вопросом, какого количества крови стоили сердцу сына эти слова, а вслух спросил:

— Почему ты решил просить моего совета?

— Потому, что ты человек принципов. Возможно, последний в нашем государстве. И если только ты скажешь мне, что Домициану на троне не место, мне твоего слова будет достаточно.

Еще одно кровопускание из сердца, вздохнул Марк. Как хорошо, что сердце у Павлина такое большое, что иногда он может его не щадить.

Марк уже было открыл рот, чтобы что-то сказать, как дверь со стуком распахнулась и в дверном проеме возникла Кальпурния.

— Марк, Павлин, — обратилась она к отцу с сыном. — Посмотрите, кто к вам пожаловал. Это Афина, а это…

— Арий, — сказал рослый мужчина. — Вы должны знать, кто я такой.

— Кто? — вежливо переспросил Марк.

— Даже если не знаете, ничего страшного, — сказала Тея и, не сводя с Павлина глаз, пересекла комнату.

Марк посмотрел на Кальпурнию.

— Если ты не возражаешь, моя дорогая…

— Все, ухожу, — она помахала на прощанье гостям. — Что бы это ни было, меня это не касается. Пойду, успокою рабов, а то они слишком расшумелись.

С этими словами она затворила за собой дверь.

— Павлин, — Тея шагнула к сыну хозяина дома. — Нам нужна твоя помощь.

Павлин в упор посмотрел на нее.

— Ты хочешь получить назад сына.

— Да, я хочу получить назад сына. А еще я хотела бы видеть императора мертвым.

— Как и мы, — произнес Марк.

— Развод? — Выгнув дугой нарисованные брови, Лепида уселась на край рабочего стола Марка. — Но, Марк, зачем он мне нужен?

— По слухам, император увлечен тобой. Ведь вы с ним, если не ошибаюсь, вместе уже полгода, — пожал плечами Марк. — И я подумал, что тебе захочется стать… доступной ему во всех отношениях.

— О, мужчина лишь тогда позволяет женщине быть доступной, когда сам того захочет, — возразила Лепида, однако было видно, что она польщена. — Значит, ты слышал, что он увлечен мною?

Марк изобразил улыбку.

— Подозреваю, нос у него крепче, чем у меня, если он терпит запах этих вульгарных духов.

— Не надо выпускать когти, дорогой. Я пока еще не избавилась от тебя. Однако если Домициан и впрямь захочет сделать меня своей Императрицей…

— Если.

Лепида ощетинилась.

— А почему нет? Развелся же он со своей первой женой. Что мешает ему развестись и со второй. Неужели я не заслуживаю венка?

Марк посмотрел на супругу: стройная и грациозная, в платье из шелка цвета шафрана. На шее — ожерелье из индийского золота, почти скрывающее собой эту самую шею. Черные волосы напомажены благовониями и уложены в замысловатую прическу.

— Императрица с головы до ног, — согласился он. — Будем надеяться, он доживет до того дня, когда объявит тебя своей супругой.

— Смотрю, ты наслушался сплетен.

— Пока об этом не говорят вслух, Лепида, но до меня дошел один шепоток, а я действительно держу ухо востро. В этом ты права. Так вот. Император якобы поручил придворному астрологу предсказать ему день его смерти, и тот назвал ему дату гораздо более близкую, нежели император предполагал.