23 мая. Суббота. Ездил в последний раз в Гатчину, чтобы откланяться их величествам. В одном со мной вагоне ехали граф Гейден, Ванновский, Баумгартен, Головнин, Оом и дочь моя Елизавета со своим женихом князем Шаховским. Прием государя был любезен, но холоден; он благодарил за мою службу; я же благодарил за милостивый рескрипт. Затем несколько минут продолжался разговор почти бессодержательный.

Прием императрицы был также благосклонный и также натянутый., Между прочим ее величество высказалась и насчет моего удаления со сцены: «Cela c’est fait avec tant de calme»[115]. Уже прежде доходило до меня, что в Гатчине довольны мною в особенности за то, что я ухожу «без скандала», так сказать, мирно, в противоположность резкости Абазы и графа Лорис-Меликова. В заключение приема, когда ее величество спросила, имею ли я намерение, отдохнув в Крыму, возвратиться в Петербург, я отвечал: «Cela dépendra des circonstances»[116].

Сегодня же представлялась государю текинская депутация, во главе которой стоит известный Тыкма-Сердар[117]. Но я не счел уже нужным присутствовать при этом представлении и вообще прекратил с нынешнего дня служебные свои занятия по министерству. [Теперь главная моя забота – укладка и сборы к отъезду.]

24 мая. Воскресенье. В 11 часов утра прощание с Военным министерством и представление старших чинов министерства генералу Ванновскому в залах канцелярии Военного министерства. После нескольких сказанных мною слов и прочтения прощального приказа я обошел членов Военного совета, начальников главных управлений и помощников их. Мне казалось, что многие были растроганы так же, как и я. Генерал Ванновский остался после моего отъезда, а я заехал расписаться у особ императорской фамилии, остающихся пока в городе. Множество лиц приезжало ко мне расписаться или оставить визитные карточки.

29 мая. Пятница. Свадьба моей дочери Елизаветы с князем Сергеем Шаховским. Все последние дни прошли в прощальных визитах, приготовлениях к свадьбе, хлопотах по укладке вещей для отправления в Крым. Отовсюду продолжаю получать заявления сочувствия и сожаления об оставлении мною должности военного министра. Я же всё более доволен и рад тому, что решился на этот шаг, слыша рассказы о том, что происходит в высшей официальной сфере.

30 мая. Суббота. Ездил в Царское Село откланяться великому князю Владимиру Александровичу. Провел часа два у Головнина на его даче в Софии.

31 мая. Воскресенье. Всё утро возился с укладкой; вечером же собралось обычное наше воскресное общество в большем числе, чем обыкновенно. Некоторые из гостей поднесли жене моей прекрасную серебряную вазу с букетом цветов; на вазе награвированы имена участвовавших в этом любезном приношении: граф Гейден и сын его Николай, граф Баранцов, Константин Иванович Домонтович, генералы Обручев, Драгомиров, Лаврентьев, Зыков, Лобко, князь Гагарин, князь Трубецкой, Веймарн, Брок, полковники Боголюбов, Арапов и Лярский, капитаны Мартынов, Евреинов и Хвощинский. В числе гостей сегодня был черногорец Божидар Петрович-Негош, который передал мне желание черногорской княгини увидеться со мной. Княгиня приехала только на днях за своей дочерью, окончившей курс в здешнем институте.

Нынешнее «воскресенье» наше – последнее в Петербурге; поэтому вечернее собрание имело характер прощальный.

3 июня. Среда. Все последние дни посвящены частью прощальным визитам, а большей частью – укладке и приготовлениям к отъезду. Сегодня между прочим был я у княгини Черногорской Милены, которая приняла меня весьма любезно, в несколько приемов передавала мне благодарность князя Николая за всё, что было сделано в пользу Черногории со стороны русского Военного министерства; рекомендовала мне своего сына, 10-летнего мальчика, наследника черногорского престола. Он имеет вид бойкого и умного ребенка; подошел ко мне с заученной речью на французском языке. Сама княгиня затрудняется говорить по-французски и часто сводит речь на свой родной язык. Но в этих случаях нам помогал Божидар Петрович, свободно выражающийся по-французски.

5 июня. Пятница. Вчерашний день в нашем доме имел печальный конец. Вечером собралось небольшое общество близких друзей, желавших провести с нами последний вечер перед нашим отъездом из Петербурга. В числе гостей была сестра моя Мария Алексеевна Мордвинова; она казалась спокойною и даже в лучшем, чем обыкновенно, расположении духа. Около 11 часов вечера, когда она сидела вдвоем с моей женой и разговаривала с нею, вдруг схватилась за голову, привстала было со стула и мгновенно упала на пол без чувств. Послали за врачами в разные стороны, но долго никого из них не могли найти; приехавший наконец в исходе первого часа ночи доктор пробыл несколько минут, дал кое-какие наставления и уехал.

Между тем больная как будто очнулась; хотя не могла ни говорить, ни открыть глаз, но делала движения руками, головой, губами, как будто стараясь что-то сказать. К несчастию, это было только минутное облегчение; вслед за тем началась хрипота с явными признаками весьма тяжелой и продолжительной агонии. Только в исходе четвертого часа ночи бедная страдалица испустила последний вздох и умолкла навеки. За несколько минут до ее кончины прибыл муж ее, проживающий отдельно с незаконной семьей. Он пожелал, чтобы тело покойницы было немедленно перевезено в ее собственную квартиру. Тяжелое было чувство, когда бездыханный труп сестры втащили в наемную карету и увезли, как неодушевленную вещь.

Малолетняя дочь умершей спала спокойно и только утром узнала о постигшем ее несчастье. Сегодня мы ездили два раза, утром и вечером, поклониться праху покойной. Мне передали оставленные ею на мое имя пакеты, в которых я нашел два ее завещания и[118] несколько писем. Переписка эта оставляет грустное впечатление.

Кончина сестры заставляет отложить наш отъезд до понедельника. Похороны назначены в воскресенье.

7 июня. Воскресенье. Похороны сестры в Александро-Невской лавре. Вечером обычное собрание у нас было немногочисленно; приехали только ближайшие друзья.

15 июня. Понедельник. Симеиз. Вот я и в своем любезном приюте. Выехал из Петербурга в прошлый понедельник с большей частью семьи, оставив в Петербурге только жену с племянницей для окончательной укладки и очищения казенной квартиры. На вокзале Николаевской железной дороги собралось довольно много лиц, но проводы эти не имели вовсе официального характера, зато отличались неподдельным радушием. Многие глубоко тронули меня своим непритворным выражением сочувствия, иные – слезами и дружескими объятиями.

В Москве мы пробыли три дня в ожидании приезда жены, которая также хотела провести там один день, чтобы познакомиться со свекром и свекровью старшей нашей дочери, князем Владимиром Львовичем и княгинею Александрою Павловною Шаховскими. Это вполне патриархальная и добродушная семья. Мы провели время в Москве в беспрерывных разъездах, в обществе Шаховских и Олсуфьевых, посетили могилы в Новодевичьем и Донском монастырях, любовались видом на Москву с Воробьевых гор и с Нескучного, осматривали величественный Храм Спасителя и т. д.