же, как и откровения его идейного вдохновителя Д. Быкова, полагающего, в пересказе Рабиновича, что еврей – это «тот, кого много, тот, кому всегда чего-то надо; среди русских, между прочим, их тоже полно, но они почему-то предпочитают реализовывать свои таланты в сфере пыточной, репрессивной или криминальной»[1372]. К этим «достоинствам» прибавляют сферу погромную. К примеру, известный труд А. И. Солженицына «200 лет вместе» предстает не иначе как «200 лет затяжного погрома»[1373].

Отрицание государственного антисемитизма не означает игнорирования антисемитизма бытового, приобретавшего порой широкое распространение. Вспышки антисемитизма, как временное явление, были особенно заметны на разных этапах войны и в послевоенные годы борьбы с космополитизмом[1374]. Порой они приобретали довольно откровенные и оскорбительные формы, как и отмеченная выше русофобия. Характерным примером может служить письмо фронтовика, которому не довелось встречать еврея в боевых условиях. Письмо прислано в одну из центральных советских газет в 1953 г. после публикации сообщения о «деле врачей»: «Я был на фронте, имею 9 правительственных наград, я дрался вместе с грузинами, узбеками, казахами, – у нас была одна семья. И этой семьей мы дорожили и дорожим. Но не было евреев. Они, сволочи, сидели по тылам в каптерках, в складах… Возьмем Москву 1941 года! Всем известно, как эта сволочь первая бежала, оставляя на произвол судьбы нашу гордую столицу. Война закончилась. Кто первый вернулся в Москву? Опять они. И теперь, сволочи, они говорят русским, другим народам, что вы, мол, остались в Москве, дожидались Гитлера, а мы этого не хотели, мы – настоящие патриоты»[1375].

Проявление черт новой общности при Сталине

Общим результатом всех вынужденных отступлений от принципов «истинного интернационализма» (отрицание наций и значимости национального фактора в общественной жизни) стало то, что формирующаяся в СССР новая историческая общность людей, благодаря гигантскому весу русской национальной составляющей, начиная с середины 1930-х годов все более и более окрашивалась в явно русские национальные тона (язык межнационального общения, общесоветская русскоязычная культура). В этой связи представляются не во всем верными суждения политолога Б. П. Курашвили, полагающего, что лишь «в своих далеких прогнозах, через десяток-другой поколений, лет через пятьсот Сталин видел единый субконтинентальный суперэтнос, сложившийся преимущественно на русской основе. Для него это была грядущая объективная реальность, теоретическая неизбежность»[1376]. Российский суперэтнос (метаэтническая общность, своего рода новая нация), как свидетельствуют исторические факты, складывался издавна. Н. И. Бухарин, как уже отмечалось, в середине 1930-х годов пытался зафиксировать черты этого суперэтноса («героического советского народа»). Суперэтнос («зональная общность») не был лишь теоретической конструкцией и для Сталина. Вопрос заключается, скорее всего, в степени оформленности этого явления и адекватности отражения его в общественном сознании и науке, в целесообразности (или нецелесообразности) ускорения его формирования. Направленность национальной политики в СССР со второй половины 1930-х годов не оставляет больших сомнений в том, что делалось все возможное для ускоренного формирования российского суперэтноса. И вряд ли на процесс завершения становления новой общности отводилось пять веков.

Сталин по своему личному опыту и опыту соратников, гордящихся своим истинным интернационализмом, видел, что отрешиться от национальных пристрастий и антипатий можно и за гораздо меньшие сроки. Выше уже приводились суждения на этот счет Л. Д. Троцкого, Л. М. Кагановича и других. Сам Сталин, когда 24 мая 1945 года, после тоста на приеме в честь Победы за великий русский народ, к нему подошел растроганный маршал бронетанковых войск П. С. Рыбалко со словами: «Как вы, товарищ Сталин, замечательно сказали о русском народе! Откуда вы, грузин, так глубоко знаете русский народ?», ответил: «Я не грузин – я русский грузинского происхождения!»[1377] Правда, некоторое время спустя на приеме по случаю присуждения Сталинской премии Сталин мог удивлять и грузин и русских обмолвками: «Вот у вас, грузин…», а потом: «А вот у них, русских…» Спрашивается, кем же ощущал себя в конце 1940-х годов Сталин? Ю. Б. Борев пишет: «Скорее всего, богом, у которого нет и не может быть национальности»[1378]. Можно предложить и другой ответ: не богом, а просто «настоящим интернационалистом», каких в России было немало во все времена и в которых большевистская партия пыталась превратить все население страны. На это, ввиду масштабности задачи, требовалось много времени. Но не надо забывать, что большевики не зря славились умением заставить народы СССР за десяток лет проходить исторические пути, равные столетиям. Это позволяет с большой долей вероятности допустить, что время, потребное на окончательное решение национального вопроса и завершение формирования новой исторической общности интернационалистов, большевики могли пытаться свести к минимуму.

Переход к коммунизму (а он, по марксистской доктрине, безнационален) планировалось начать уже в 1939 году. Н. С. Хрущев намеревался построить основы коммунизма к 1980 году. Сталин, пробудь он на своем посту лишних 10–15 лет, вероятнее всего, сроки строительства стремился бы сжать. Не исключено, что о завершении формирования общности интернационалистов в СССР страна могла узнать в один из этих годов из заявления Сталина, так же как в декабре 1935 года вдруг узнала о наступлении эпохи вечной дружбы советских народов[1379]. Принцип «национальность – коммунист», порожденный Марксовым тезисом «у пролетариата нет отечества» и революционным лозунгом о пролетарской классовой солидарности[1380], мог быть реализован и в политической практике. КПСС, как известно, была организацией, насчитывающей почти два десятка миллионов человек, массовыми коммунистическими организациями были комсомол и пионерия. В сознании же известных представителей партии быть настоящим коммунистом – значило быть интернационалистом, полностью лишенным какой бы то ни было привязанности к прежним историческим национальностям. Таким образом, оснований для провозглашения появления особой общности интернационалистов, на наш взгляд, было достаточно.

Намерением форсировать сближение и слияние наций можно, на наш взгляд, в какой-то мере объяснить и беспрецедентное выселение в годы войны ряда народов с Кавказа и из Крыма[1381]. Депортация этих народов из мест своего исконного проживания и расселение их вперемежку с другими «братскими» народами могла рассматриваться Сталиным не только наказанием, но и своего рода «наименьшим злом», обращающимся в конце концов во благо, ибо могла способствовать приближению того самого будущего, в котором «все народы нашей страны все равно сольются в одной евразийской суперэтнической общности»[1382]. Подобное соображение позднее было положено в основу объяснения историком М. Г. Вахабовым правомерности выселения отдельных народов, вытекающей из «общего интереса», «интересов судьбы системы социализма»[1383].

Во всяком случае, тенденция к ускорению складывания новой общности народов СССР и окрашивания ее в русские национальные тона в послевоенные годы получила свое развитие. И процесс этот в полной мере нашел отражение в научной литературе. Работы о национальных отношениях в СССР, изданные