этот, однако, обладал в моих глазах и иными достоинствами, кроме уединенности. Повсюду – на голых хребтах и вершинах, на заросших можжевельником скалах и покрытых льдом утесах – я видел смесь грандиозности и гротеска, которая невыразимо волновала мое воображение. Хотя мои рисунки и картины никогда и ни в каком смысле не являлись зарисовками с натуры, а зачастую были откровенно фантастическими, я всегда с большим тщанием изучал природные творения, понимая, что самые причудливые проявления неизведанного, по сути своей, есть лишь рекомбинация знакомых нам форм и цветов точно так же, как даже самые далекие миры – просто соединения элементов, привычных земной химии.

Поэтому в окрестных видах я отыскал для себя много такого, что дало мне пищу для дальнейших размышлений и что я мог вплести в причудливый узор своих фантастических воображаемых эскизов или изобразить непосредственнее, как суровый пейзаж в полуяпонском стиле, с которым я тогда экспериментировал.

Место, где я поселился, находилось в отдалении от крупных автомагистралей, железных дорог и воздушных трасс. Единственными моими соседями были горные вороны, сойки да бурундуки. Изредка во время прогулок мне доводилось встретить рыбака или охотника, но округа радовала поразительным отсутствием туристов. Я вел безмятежную жизнь, занимаясь хозяйством и делая наброски, и мое уединение не нарушал ни один человек. Явление, положившее конец моему пребыванию там, пришло, я уверен, из областей, не нанесенных на карты географами и не зарегистрированных астрономами.

Цепь загадочных событий началась неожиданно и непредвиденно тихим июльским вечером, после того как узкий серпик луны скрылся за темными кедрами. Я сидел в своей хижине, отдыхая за чтением детектива, название которого уже не помню. Вечер был довольно теплым, ни ветерка не пробегало в уединенной долине, и керосиновая лампа ровно горела между полуоткрытой дверью и широкими окнами.

Затем в неподвижном воздухе разлилось внезапное благоухание – оно нахлынуло потоком, затопило хижину и с каждой минутой становилось гуще. То был не смолистый запах хвои, но какой-то терпкий и пряный аромат, совершенно чуждый в этом краю и, возможно, вообще не свойственный Земле. Он напоминал одновременно мирт, сандал и фимиам, и все-таки это было ни то, ни другое и ни третье, но нечто более странное, сверхъестественно глубокое и насыщенное, как те запахи, которые, по слухам, сопровождают явление Святого Грааля.

Ошеломленно вдохнув его, я уж было подумал, что стал жертвой какой-то причудливой галлюцинации, и тут же услышал тихую музыку, непостижимым образом связанную с ароматом и неотделимую от него. Звук, напоминавший пение флейт, волшебно нежное, волнующее и неземное, наполнял комнату и отдавался в самых сокровенных уголках моего мозга, как шепот моря в раковине.

Я бросился к двери и, настежь ее распахнув, окунулся в лазурно-зеленый вечер. Аромат был разлит повсюду, он доносился до меня, точно ладан потайных алтарей, от озера и кедров, он точно исходил от безмолвно мерцающих звезд в небе над готическими верхушками деревьев и гранитными утесами на севере. Затем, повернувшись к востоку, я увидел таинственный свет – он пульсировал и веером широких лучей вращался над холмом.

Свет этот был скорее приглушенным, чем сверкающим, и я понял, что это не могло быть ни полярное сияние, ни сигнальный огонь самолета. Он был бесцветным, и все же казалось, что он таит в себе намеки на сотни цветов, лежащих вне привычного человечеству спектра. Лучи походили на спицы полускрытого колеса, вращавшегося все медленнее и медленнее, но не изменявшего своего положения. Их центр, или ступица колеса, находился где-то за холмом. Внезапно они застыли и теперь лишь легонько подрагивали. Напротив я заметил согнутые кроны нескольких громадных можжевельников.

Должно быть, я простоял целую вечность, изумленно таращась на эту картину, точно деревенщина, увидавший на ярмарке диковину за пределами собственного понимания. Я все еще обонял неземной аромат, но музыка немного стихла после того, как светящееся колесо прекратило свое вращение, изошла на еле слышные вздохи, точно отголосок шепота из какого-то неведомого далекого мира. Возможно, в моих умозаключениях отсутствовала всякая логика, однако я без колебаний связал звук и аромат с этим необъяснимым свечением. Я не мог решить, находилось ли колесо за можжевельником, на скалистой вершине или же в миллиардах миль где-то в бескрайнем космосе, и мне даже не пришло в голову подняться на вершину и получить ответ на этот вопрос.

Главным образом мною владело полумистическое удивление, отвлеченное любопытство, так и не подвигшее меня к действию. Я праздно ждал, не имея понятия о том, сколько прошло времени, пока лучистое колесо снова не начало медленно вращаться. Его движение все ускорялось, и внезапно я перестал различать отдельные лучи-спицы. Я видел лишь вращающийся диск, подобный стремительно кружащейся луне, которая при этом все же сохраняет свое положение относительно скал и можжевельника. Затем, на вид не отдалившись, диск побледнел и растворился в сапфировых сумерках. Я больше не слышал отдаленного шепота, напоминавшего пение флейт, и аромат схлынул прочь из долины убегающей волной, оставив в воздухе неуловимую нотку неведомой пряности.

После того как все закончилось, мое удивление лишь возросло, но я так и не пришел ни к какому заключению относительно природы этого явления. Мои познания в области естественных наук, далекие, впрочем, от исчерпывающих, не позволяли дать ему никакого правдоподобного объяснения. Охваченный безумным волнением, наполовину испуганный, наполовину ликующий, я подспудно ощущал, что феномен, которому я только что стал свидетелем, едва ли когда-либо прежде был описан земными наблюдателями.

Это зрелище, что бы оно собой ни представляло, привело меня в состояние крайнего нервного возбуждения. Когда мне наконец все же удалось заснуть, сон мой был прерывистым; неясный свет, дивный аромат и еле слышная мелодия постоянно повторялись в моих сновидениях со странной яркостью, как будто оставили в сознании отпечаток глубже, чем обычные чувственные впечатления.

Проснулся я ни свет ни заря, исполненный почти лихорадочного убеждения, что непременно должен сейчас же посетить восточный холм и разузнать, оставило ли лучистое вращающееся колесо какие-либо осязаемые следы. На скорую руку чем-то позавтракав, я вооружился этюдником с карандашами и начал восхождение. Это был непродолжительный подъем среди нависающих валунов, кряжистых лиственниц и карликовых дубов, больше похожих на низкорослые кустарники.

Сама вершина представляла собой плоскую площадку в несколько сотен ярдов, более или менее овальную. Она плавно понижалась к востоку и с двух сторон заканчивалась отвесными утесами и неровными обрывами. Меж огромных гранитных складок, выходящих на поверхность, там и сям виднелись пятачки земли, но пятачки эти были лишены всякой растительности, и лишь кое-где сквозь бесплодную землю пробивались чахлые горные цветы