— Данный номер не обслуживается. Обратитесь в справочную телефонного узла.

Я был вне себя от ярости и досады. За неделю до моего отъезда в Бретань мы записали два альбома — Литтла Ричарда и Джерри Ли Льюиса. Я сэкономил Николя кучу денег, а он бросил меня, как старый рваный носок. Хороша благодарность! Хуже всего было то, что я одолжил ему диск Фэтса Домино из коллекции Пьера, бесценный, который было не купить ни за какие деньги. Николя собирался провести каникулы у бабушки с дедушкой в забытом богом местечке Дё-Севр, где царит смертельная скука, а время тянется невыносимо долго. Он хотел воспользоваться тишиной сельской местности и сделать наконец идеально чистую запись. Чтобы выклянчить диск, он прибег к тонкому шантажу:

— На будущий год я вряд ли смогу давать тебе списывать на контрольных по математике. С Хиляком все было просто, Перетти — другое дело. Злобная скотина. Он ходит по рядам и знает все трюки учеников.

Аргумент был весомый, и я сдался, дал Николя «Блюберри-Хилл». Он как-то странно улыбнулся и сказал:

— Не волнуйся, все будет в порядке.

Я лишился моего Фэтса Домино. Николя уже тогда знал, что уедет из Парижа, но не счел нужным проститься. Ему не было грустно, не было жаль. Отнесся ко мне, как к чужому человеку. Я бы никогда не поверил, что такое может случиться. Предать мог кто угодно — только не Николя. У меня как будто украли годы дружбы. Он не имел права. Рано или поздно мы снова увидимся. Я дождусь этого дня и сверну ему челюсть. В довершение всех несчастий я оказался за одной партой с Бертраном Клери. Он боялся собственной тени и прикрывал тетрадь левой рукой, а то и плечом, чтобы я, не приведи господи, не списал. Я отыгрывался, то задевая его локтем, то наступая на ногу. Не знаю, что случилось — Перетти повлиял, общий уровень понизился или мне улыбнулась удача, — но оценки у меня улучшились, и я перестал быть козлом отпущения.

В лицее я намеренно вел себя отчужденно, сторонился товарищей и каждое утро ставил себе новую задачу. Не здороваться. Не раскрывать рта в течение всего дня. Не отвечать на вопросы. Не пожимать рук. Стараться быть невидимкой. Результат превзошел все ожидания. Товарищи перестали ко мне обращаться, так что общался я только с Шерлоком. Я наконец остался один и мог спокойно читать в свое удовольствие. Клери пересел в первый ряд, и место Николя никто не занял. Меня обуревала горечь и гнев. Через неделю я решил, что пора вернуться к настоящим друзьям, и отправился в «Бальто».

Игорь и Леонид играли в настольный футбол. Как дураки. Делали пращи-вертушки и хохотали как безумные, когда шарик попадал в ворота.

— Чем занимаетесь?

— Гляди-ка, призрак! Мы думали, ты куда-то уехал, — сказал Игорь, не отрывая взгляда от поля.

— Мы тренируемся, — сообщил Леонид.

— Научи нас играть, — попросил Игорь.

— Вам не по возрасту. Начинать нужно молодым.

— Ах ты, маленький придурок, да я бегаю быстрее тебя! — возмутился Леонид.

— Мы, между прочим, обучали тебя игре в шахматы. Думаешь, нам больше нечего было делать?

И я дал свой первый урок игры в настольный футбол. Им понравилось, и они стали каждый вечер играть две-три партии, прежде чем сесть за шахматную доску. В настольный футбол можно играть в любом возрасте. Через несколько недель Игорь и Леонид образовали пару. «Большие» — так они себя называли. Репутация у новой пары была небезупречная — оба мухлевали и все время пререкались. Игорь был отличным защитником, а Леонид нападающим, но они то и дело нарушали правила — например, говорили по-русски, чтобы отвлечь соперников, и бесконечно долго держали мяч, прежде чем нанести удар. Иногда Леонид коротко вскрикивал, а если ему делали замечание, начинал чихать. Такое поведение было неспортивным, но вразумить нарушителей никто не мог: они притворялись, что не понимают французского языка.

— Ты чем-то расстроен, — констатировал Игорь.

— Проблемы с лучшим другом. Смылся, ничего мне не сказав.

— У тебя из-за этого такой похоронный вид? — спросил Леонид. — Пойдем выпьем.

Я рассказал им о предательстве Николя — они видели его пару раз.

— Твой Николя по сравнению со мной невинный ягненок, — сказал Леонид, разливая вино. — Я делал вещи похуже. Бросил лучшего друга, Дмитрия Ровина. Талантливейшего врача, который спас мне жизнь. Дмитрия арестовали, его мать умоляла меня вмешаться, пустить в ход все связи, чтобы смягчить участь сына. Я мог попытаться, но убедил себя, что игра не стоит свеч, что я рискую скомпрометировать себя, и ничего не сделал.

— Ты был бессилен. Риск не всегда благородное дело, — заметил Игорь.

— А как бы ты поступил на моем месте, Игорь Эмильевич?

— Люди в те времена исчезали каждый день. Сейчас даже вспоминать стыдно о том, что творилось в стране. Я бы поступил как все, Леонид, так что не терзай себя. Ну провел Ровин несколько лет в лагере и освободился в пятьдесят третьем, после смерти Сталина. Сегодня твой друг работает в какой-нибудь ленинградской больнице и думать о тебе забыл.

Леонид дрожащей рукой налил себе еще вина. Горлышко бутылки позвякивало о края бокала. Он схватил меня за плечи и притянул к себе:

— Знаешь, за что его арестовали, Мишель?

— Откуда мне знать?

— Прекрати, Леонид Михайлович! — прикрикнул на Леонида Игорь. — Это ничего не изменит!

— Его обвинили в спекуляции лекарствами.

Леонид достал из кармана маленькую склянку коричневого стекла и поставил ее на стойку:

— Рассказать, зачем я утром и вечером принимаю по десять капель этой дряни?

Я покачал головой.

— Из-за вони! Все вокруг воняет. Дмитрий пожалел меня и решил помочь. За это его и арестовали. Запомни мои слова: не предают только мертвые друзья.

Он залпом допил вино, убрал пузырек в карман, бросил на стол купюру и пошел к двери.

— Куда ты? — спросил Игорь.

— Мне надо работать.

Игорь печально улыбнулся:

— Леонид бывает ужасным идиотом! Он ни в чем не виноват, но память не отпускает его. Ух ты, вот это номер: Леонид не прикончил бутылку!

Он разлил остатки Кот-дю-рон, и мы чокнулись.

— За наше здоровье.

— Знаешь, Игорь, когда вы обращаетесь друг к другу по имени-отчеству, я чувствую себя героем Достоевского.

— В России не принято называть друг друга «мсье» или «мадам». Чтобы выразить человеку уважение или дружеские чувства, называешь его по отчеству и никогда по фамилии. Грегориос наверняка сказал бы тебе, что слово «патроним» — «отчество» происходит от слова «отец». Берешь имя отца, прибавляешь к нему «-ович» или «-овна» — вот тебе и отчество. Если я однажды случайно встречу Хрущева — что маловероятно, — обращусь к нему не «господин Хрущев», а «Никита Сергеевич», потому что его отца звали Сергей. Мой был Эмиль. Мое полное имя — Игорь Эмильевич Маркиш. Ты вспомнил Достоевского. Его отца звали Михаил, он — Федор Михайлович Достоевский. Как зовут твоего отца?