окраинам очень много совсем незамощенных улиц и переулков, в которых весной и осенью жители утопали в грязи. Летом в сухую погоду при малейшем дуновении ветра по улицам поднимались, так же как и теперь, облака пыли; никакой поливки улиц не существовало, она стала заводиться с конца 80-х годов. Зимой снег с улиц не убирался; в снежную зиму от накоплявшегося снега уровень улицы все повышался и она становилась выше тротуара, так что с тротуара надо было не сходить на улицу, а подыматься на нее. Покрытая снегом улица была чрезвычайно неровной, образовывались большие впадины или «ухабы», по которым сани ехали то спускаясь, то вздымаясь, как корабль по морским волнам. Такая езда нам в детстве доставляла большое удовольствие. Весной, когда начиналось таяние снега, езда по улицам становилась крайне затруднительной, так как одни части улицы освобождались от снежного пласта скорее, чем другие, на одних местах обнажался уже камень мостовой, на других продолжали еще лежать глубокие сугробы снега. Говорилось тогда, что нельзя проехать ни на санях, ни на колесах. И действительно, в столичном городе* совершенно, как в деревне, приходилось на время весенней распутицы отказываться от далеких переездов. Полиция распоряжалась о сколке снега кирками, что должны были производить дворники домов. Но работа эта велась не одновременно и недружно: один дворник сколет свою часть, у соседнего остается еще высокий пласт снега или в одном полицейском участке благодаря распорядительности полиции сколят снег, в другом запоздают — и такое скалывание только портило дело. Иногда тут вмешивалась и сама природа, как бы издеваясь над московской полицией, если эта последняя слишком преждевременно старалась устраивать весну на улицах. Только выйдет полицейское распоряжение сколоть мостовую, и начнут его исполнять. Вдруг повалит снег, и мостовые опять покрыты густым снежным слоем.

Тянувшиеся по обеим сторонам улицы выложенные плитняком тротуары, устроенные довольно высоко над мостовой, отделялись довольно часто один от другого поставленными каменными тумбами, по форме напоминавшими усеченные конусы, окрашенными в темно-серый цвет. Вот этим частым строем тумб по обеим сторонам московская улица того времени очень отличалась от теперешней. Тумбы за ненадобностью стали уничтожаться в 90-х годах. Не знаю, для чего они вообще существовали. Должно быть, они были заведены еще в те времена, когда тротуары не отделялись от мостовой, возвышаясь над нею, и не были еще замощены каменными плитами, как это было уже в 70-х годах. В то время они служили, между прочим, и для иллюминации города по высокоторжественным дням. На них ставились плошки — посуда вроде поддонников, на которые ставят цветочные горшки. Эти плошки, снабженные фитилями и наполненные каким-то салом, зажигались и, издавая невероятное зловоние, ярко пылали на тумбах, к величайшему удовольствию оживленных толп уличных мальчишек. Эти толпы ребят, высыпавших на тротуары, суетливо хлопотали и весело кричали около плошек, помогая, а может быть и мешая дворникам при устройстве таких иллюминаций. В обычное время город освещался фонарями на деревянных столбах; в фонарях горели керосиновые лампочки. Газ стал проводиться как раз в середине 70-х годов.

Вид уличного движения тогда отличался во многом от теперешнего. Только пешеходов на улицах при меньшей населенности Москвы было значительно меньше. Не было общественных экипажей, кроме линеек, запрягаемых парою лошадей, ходивших от некоторых пунктов в Москве в пригородные места. Нечего и говорить, что вообще экипажи были конными. Было несравненно больше извозчиков, чем теперь, в особенности число их увеличивалось зимой, в пору свободы от сельских работ; легковым извозом промышляли крестьяне некоторых подмосковных местностей. Благодаря такому изобилию извозчиков цены, взимавшиеся ими, были очень низкими. Пятикопеечной платы я уже не застал, но говорили, что и такая была. Но за 10 копеек можно было доехать в санях по Арбату от Денежного переулка* до Арбатской площади. За 20 копеек я ездил уже в 90-х годах из Денежного переулка в университет. Резкое повышение цен на извозчиков произошло в Москве после того, как они обзавелись резиновыми шинами для колес.

Наем извозчика был совершенно свободным договором; извозчик обыкновенно запрашивал, седок торговался, и в результате сделка заключалась по обоюдному соглашению. Все попытки городского управления и полиции установить таксу не удавались и так и не привились в Москве.

Было распространено держание «своих лошадей». Не только люди богатые, но и очень средние по состоянию люди имели своих лошадей; потому при этих маленьких московских особняках были непременно конюшни и каретные сараи. И в этих «выездах» заметны были сословные различия, может быть сохранявшиеся еще от екатерининских установлений, по которым каждая сословная группа имела свои особые права в выездах: первая гильдия имела право ездить парою, а вторая — уже только на одиночке. Купечество ездило преимущественно на одиночках, щеголяя иногда породистыми рысаками. Дворянство ездило парою в каретах и колясках с гербами на дверцах и с ливрейными лакеями на козлах. Ливреи имели вид длинного двубортного пальто, обшитого галунами с вытканными на них гербами барина; головным убором служила шляпа-цилиндр также с гербовым галуном и с кокардою. Зимою при выезде барина в парных санях лакей стоял на запятках за спинкою саней, держась за спинку.

Любители выездов щеголяли не только породою и красотой лошадей, но также и красотою кучера, составлявшего с лошадьми и экипажем как бы единую цельную группу. Ценились высокие, сильные, а главное, дородные кучера. Кучерская одежда имела назначением еще увеличивать естественную толщину кучера. На него надевались два кафтана, исподний и верхний, зимою еще полушубок и верхний кафтан с меховою опушкой, да еще на спину и на грудь под кафтан подвязывались особые подушки для увеличения толщины, может быть также для предохранения от аварий на случай, если бы лошади понесли, «разбили» и кучер, что бывало, свалился бы с козел. На голову летом надевалась особого образца поярковая «кучерская» шляпа, а зимою меховая шапка. Непременными условиями кучерской красоты и достоинства были еще большая окладистая борода и громкий, преимущественно басистый голос, чтобы кричать «гей», «берегись» на зазевавшихся пешеходов, переходящих улицу.

Следует отметить еще некоторые профессиональные различия в экипажах. Крупные доктора, получавшие хорошие гонорары, ездили летом в каретах, а зимою в парных санях непременно с высокою спинкою. Между экипажем, в котором ездил доктор, и получаемым им гонораром существовала обоюдная связь. Выше был гонорар — лучше был и выезд, пара лошадей и карета, но, с другой стороны, и высота гонорара при первых или случайных визитах определялась по экипажу: приедет на одиночке — 3 рубля, приедет на паре — 5 рублей, в карете — 10