Бессмысленная акция? Да нет, не всё так просто. Еще 7 августа 1942 года Оруэлл записал в дневнике: «Почти все, кого я знаю, уверены, что никакого Второго фронта не будет. Это умозаключение исходит от предстоящего визита Черчилля в Москву. (Люди говорят: “Стоит ли ездить в Москву, если мы не хотим открытия Второго фронта?”)»… Черчилль действительно получил в Кремле меморандум с предложением об открытии Второго фронта. А операция «Крысолов», случившаяся почти сразу, должна была стать либо неумелым пробным шаром этого «фронта», либо запланированным провалом и этой, и всех будущих попыток осуществить его. Ведь даже при гипотетическом успехе этой акции британцы должны были стремительно захватить Дьепп, уничтожить две основные цели – аэродром истребителей люфтваффе и штаб 302-й немецкой пехотной дивизии, и тут же, в тот же день, но к вечеру, отбыть в Англию.

Что из этого вышло, мы уже знаем. По сути, это было «заклание» своих воинов, именно гекатомба – гигантское жертвоприношение своих же солдат. И всё – ради доказательства СССР, что Второй фронт невозможен. Власти Британии – и здесь, возможно, и кроется разгадка – не только не хотели победы под Дьеппом, но прямо желали разгрома (к этому и ныне склоняются осведомленные британские исследователи). Во-первых, накануне британская контрразведка перевербовала действовавшего в Лондоне немецкого агента-радиста. Он, работая под ее контролем, сообщил в Берлин, что операция по высадке союзников состоится 19 августа, хотя реально планировалась на 18 августа, на день раньше. Однако лондонские сторонники провала операции, сославшись на туман над Ла-Маншем, сумели «перетащить» начало вторжения на 19 августа, ровно на тот день, о котором сообщал немецкий агент. Во-вторых, для пристрелочного рейда союзников был почему-то выбран Дьепп, не только бесполезный со стратегической или тактической цели, но и, благодаря крутому побережью, может, наиболее «противодесантный» в округе. Кроме того, незадолго до операции французская редакция «Би-би-си» предложила французским радиослушателям эвакуироваться из района Дьеппа: «Мы тут немножко высаживаемся у вас под боком». И в качестве постскриптума глупо предупредила: «Не сообщайте об этом немцам». Это не считая реальных германских агентов, работавших в Англии. Короче, всё это не только дало возможность солдатам вермахта за полтора часа до прибытия десанта занять приготовленные позиции, но за день до вторжения спокойно пристрелять из орудий прибрежную полосу. Гитлер за проявленное при отражении десанта союзников «спокойствие и терпение» подарил Дьеппу 10 миллионов франков и отпустил 1500 французских военнопленных, а Геббельс целый месяц с упоением обсасывал эту победу в печати (английская, кстати, пресса наглухо замолчала это поражение…).

Понимал ли Оруэлл кровавый мазохизм властей по отношению к своим же и ту «хитрую игру» британских верхов с восточным союзником? Вопрос излишний. Через месяц после Дьеппа запишет: «Вчера состоялась церковная служба на открытом воздухе в Риджентс-парке. Батальон в каре, оркестр, мужчины, поющие гимн (прекрасный осенний день, легкий туман, ни одного дрожащего листочка и резвящиеся собаки вокруг). Но, к сожалению, звучала и ура-патриотическая проповедь, обычная в таких случаях гадость, которая, пока я слушаю ее, превращает меня чуть ли не в прогерманца. – Вот после этих слов он и выведет фактически свою оценку Дьеппу: – Также прозвучала специальная молитва “за людей Сталинграда” – поцелуй Иуды…»

«Оглядываясь назад, – запишет вскоре, – я вижу, что был антирусским (или, что более точно, антисталинским) на протяжении как раз тех лет, когда Россия стала являться миру как сильная, милитаризованная и политизированная страна, то есть с 1933 по 1941 год. Так вот, до этого периода и после него я был и снова стал прорусским…» И было это, напомню, накануне его работы над «Скотным двором»…

Через два года, когда издатели из «политкорректности» будут отказываться публиковать его «Скотный двор» (как можно? ведь под Сталинградом русские в это время ломали хребет Гитлеру!), когда власти Британии лицемерно встали грудью на защиту России, а друзья отворачивались от него за сатирическое изображение русского народа, «гомо советикус», Оруэлл четко и громко бросит в ответ: «Что за чушь? Никаких “советикусов” там нет – там живут настоящие, полноценные люди. Неизвестно еще, как повели бы мы себя на их месте!» И ни разу – повторяю! – ни разу он не позволил себе ни единого слова презрения к «терпеливому русскому мужику»… Справедливость в его оценках по-прежнему была беспрецедентной.

Сказку о «человеческой сказке» под названием «социализм» – рождественскую «стори» «Скотный двор» – он обдумывал, по его признанию, шесть лет[65]. Три с половиной месяца отстукивал повесть на видавшем виды «Ундервуде». А опубликовать ее, как мы знаем теперь, пытался без малого полтора года. Сказка, законченная в марте 1944 года, выйдет в свет только в августе 1945-го. Но когда 19 марта 1944 года он в письме литагенту вывел воистину победный клич «Я закончил мою книгу!», миру, считайте, явился великий писатель. Равный кумиру его, Джонатану Свифту. А всего-то он в этом коротком сочинении – где-то около 30 000 слов! – поставил жирную точку на своих, конечно, но и на общечеловеческих мечтаниях о «царстве-государстве социализма». Плакать надо было ему, а не радоваться: мечта о «братстве» – рухнула!

* * *

Комментарий: Война идей и людей

«Если ты в меньшинстве – и даже в единственном числе, – скажет однажды Оруэлл фразу, которую я вынес в эпиграф к этой книге, – это не значит, что ты безумен. Есть правдa, и есть неправда, и, если ты держишься правды, пусть наперекор всему свету, ты не безумен…»

Сама правда из океана замалчиваний может всплыть и завтра-послезавтра, и через год – и через полвека. Вот как со «Скотным двором». И если в 1945-м коммунисты «всех стран и наречий» назовут это произведение «пасквилем», то в девяностых годах того же столетия те же самые коммунисты рухнувшего СССР не просто призна́ют правоту Оруэлла – нет: напишут, наговорят, накричат, наболтают и вспомнят о пережитом ими «реальном социализме» нечто такое, что Оруэллу и не снилось. Не «сказкой» – пыточно-расстрельным кошмаром обернется для русских всплывшее прошлое «первой страны социализма».

Совпадений в его сказке с довоенной историей СССР не счесть. Хряк Наполеон запрещает гимн революции, задорную песню «английского скота», напоминающую о революционных надеждах, и меняет его на гимн самому себе – ровно как вождь «мирового пролетариата» заменил «Интернационал» гимном на слова Михалкова. «Нас вырастил Сталин на верность народу, на труд и на подвиги нас вдохновил». Запрет на митинги, смена лозунгов, возведение своеобразного мавзолея вождю, перед которым маршируют массы, кампании клеветы и судилища и, наконец, переписывание истории – всё это было в СССР. А розовые мечты о равенстве заканчиваются созданием класса новых угнетателей.