Вслед за тем поэт собрал письма Эллет и отослал их ей. Но того самого письма среди них не было! И это серьезно ее встревожило. Она обратилась за помощью к брату. Брат, Уильям Льюммис, был человек военный (полковник!), прямой, к тому же ожидал отправки в действующую армию (американо-мексиканская война уже шла). Он потребовал вернуть все письма сестры. В противном случае обещал пристрелить поэта. По отвечал, что отправил все письма. Полковник утверждал, что он нагло лжет. Дошло не только до взаимных оскорблений, но и до потасовки. В общем, сцена получилась донельзя некрасивая и нервная.

Самое грустное, что все это происходило на глазах по-детски чувствительной Вирджинии. Волноваться ей было совершенно нельзя, и эта ссора, возможно, оказалась для нее фатальной. К тому же прискорбный инцидент не исчерпал ситуацию: миссис Эллет, так и не получив компрометирующего послания, принялась засыпать несчастную женщину анонимными письмами, в которых обливала грязью ее мужа, Фанни, их отношения и даже утверждала, что недавно родившийся третий ребенок миссис Осгуд — плод преступной связи[336]. Впоследствии По — что это: реальность или самовнушение? — утверждал: «Она [миссис Эллет] постоянно терзала мою бедную Вирджинию своими анонимными письмами. На смертном одре жена призналась, что миссис Э. стала ее убийцей»[337].

Не оставила интриганка в покое и семью Осгуд. Только после того как супруг Фанни в июле 1846 года потребовал публичного извинения перед супругой (иначе он возбудит дело о клевете), Эллет успокоилась. И даже извинилась.

А Фрэнсис Осгуд покинула Нью-Йорк. И больше с Эдгаром По никогда не встречалась. Никаких отношений — ни эпистолярных, ни поэтических — они уже не поддерживали.

Впрочем, сплетни не смолкали и после смерти поэта. Миссис Осгуд даже возмущалась:

«Это так жестоко, потому что я была единственной из всех этих литературных дам, кто специально не искал с ним [По] знакомства, — миссис Эллет сама упрашивала меня представить ее и повсюду его преследовала, мисс Линч умоляла меня привести его к ней и посылала приглашения на дом, миссис Уитмен засыпала его валентинками и письмами задолго до того, как он свел с ней личное знакомство; да и все другие — слали ему стихи и письма, — слишком жестоко, что теперь, после его смерти, я оказалась единственной жертвой…»[338]

К сожалению, это еще не конец истории.

После бурного объяснения с мистером Льюммисом, видя, как тяжело переживает инцидент несчастная Вирджиния, По впал в неистовство и решил сам… застрелить полковника. Он бросился вон из квартиры и помчался к Томасу Инглишу. Хотя с тем у него были натянутые (если не враждебные) отношения, он почему-то направился именно к нему, ворвался в дом и потребовал дать ему пистолет. Инглиш пистолета не дал, но попытался остановить поэта и выяснить, в чем дело и что привело его в такое состояние. Успокоить По ему не удалось. Более того, они даже подрались. Поэт покинул Инглиша и — вероятно, какое-то время «бродил по улицам… бормоча невнятные проклятия… отчаянно жестикулируя и обращая речи к неведомым духам…». А потом… прибег к самому верному средству — бутылке.

«По — блестящий автор вне зависимости от того, пьян он или трезв, и мог бы превратиться в нечто совершенно выдающееся, если бы не был неисправимым плутом и мошенником, — в последнем номере „Гоудиз“ [„Гоудиз лэдиз бук“] опубликовал несколько очерков о литераторах Нью-Йорка; говорят, они весьма остры. Я их не видел, но они произвели сенсацию; в городе списки с них продают поштучно. Я дважды просил раздобыть мне хотя бы один, но безуспешно. Журнал объявил, что эта серия будет переиздана с добавлением в июньском номере. Полагаю, что здесь, в городе, его переиздадут специально. По покинул Нью-Йорк насовсем и отправился на Юг, но сочинения его будут продаваться и впредь, поскольку он гений»[339].

Так писал Хорас Грили одному из своих приятелей в мае 1846 года, отзываясь на выход первых очерков большой серии «Литераторы Нью-Йорка», опубликованных в майском номере одного из самых тиражных периодических изданий той поры — филадельфийского журнала «Гоудиз лэдиз бук».

Действительно, их появление произвело эффект разорвавшейся бомбы. Ведь те, о ком писал По, были его современниками. И нелицеприятная характеристика (а она была совершенно нелицеприятной), данная их творчеству и человеческим качествам, естественно, не могла понравиться — тем, о ком он написал, и обеспокоить — тех, о ком он написать еще не успел, но планировал. При том что к большинству своих коллег По не испытывал ни личных, ни литературных симпатий. И об этом знали.

Справедливости ради необходимо отметить, что, опубликовав первую серию из семи очерков, едва ли Эдгар По смог серьезно задеть своих героев. Избранные им фигуры были в основном невелики. Кто, например, сейчас знает о журналисте по имени Уильям Киркленд? Или о таких авторах, как Уильям Гиллеспи или Джон У. Фрэнсис? Кому, кроме уж очень узких специалистов, известен романист по имени Джордж Колтон (1818–1847) или историк-богослов Джордж Буш (1796–1859)? Тогда они были известны, конечно, больше, но и в те годы явно не числились в «звездах». Совсем иной статус был у двух других «героев» По — знакомых читателю Натаниэля Уиллиса и Чарлза Бриггса. Что касается последнего, ему трудно было ожидать благосклонности. По не только разгромил его сочинения, но и дал саркастическое описание внешнего облика своего недоброжелателя: здесь и «суетливая походка», и «маленькие, близко расположенные серые глазки», и маленький рост. И вообще, «внешность мистера Бриггса, — как писал автор, — нельзя назвать располагающей». Отзыв же о Н. Уиллисе, напротив, хотя и был сдержанным, но совсем не враждебным.

Однако это была только первая «порция». Планировалось и продолжение. А многообещающий подзаголовок публикации «Некоторые искренние суждения о литературных достоинствах взятых наугад авторов с добавлением вольных слов по поводу их личных качеств» — сулил неожиданности и многих обеспокоил.

Реакция последовала незамедлительно. На фоне отголосков недавнего скандала с Фрэнсис Осгуд и «благородными» литературными дамами газеты ринулись обливать поэта грязью, обвинять его в аморализме и безбожии, провозглашали его сумасшедшим, а тему пьянства поэта — впрямую или полунамеками — не обошло, наверное, ни одно из изданий, упоминавших в эти дни его имя.