которого он никогда не видел – и не смог, и потерял его навсегда. Умом он понимал, что лишь бесполезно растравливает свою давнюю боль. Но смотреть, как медленно угасает Анна, было ещё более невыносимо. И он решил хотя бы попытаться дать дочери надежду и смысл жизни, свет в конце тоннеля.

Терять было всё равно нечего.

Иск составляла Юлия Анисимова, советуясь с каким-то знакомым юристом из своей партии. К удивлению Фёдора, когда он поделился своими мыслями с соседкой, она вовсе не сочла идею безнадёжной и с энтузиазмом взялась за дело.

В исковом заявлении его авторы просили от имени Анны передать ей опеку над внуком – Лосевым Кириллом Сергеевичем, две тысячи девятого года рождения.

Начало процесса переносили несколько раз, каждый раз Анне приходилось отпрашиваться с работы, она каждый раз дёргалась и переживала, а суд всё откладывали и откладывали, и, когда уже никто не ждал, вдруг началось заседание по существу.

Судья, неопределённого возраста женщина с маленькими сонными глазками на совином лице, тускло слушала Анну – или не слушала? Понять это было нельзя. Анна нервничала, сбивалась с мысли, все заранее заготовленные слова разом вылетели у неё из головы, и сидевший на скамье для слушателей отец едва заметно горестно покачивал головой, когда она пыталась достучаться до бездушной статуи в чёрной мантии…

– Суд удаляется на совещание, – бросила судья и вышла, закрыв за собой дверь совещательной комнаты, за которой стих стук её каблучков.

– Ждите в коридоре, Вас позовут, – холодно сказала Анне секретарь судебного заседания.

* * *

Артём щурился, когда с него стащили балаклаву, глаза не сразу привыкали к электрическому свету после полной темноты, и сориентировался он в обстановке не сразу, постепенно соображая, что приведший его конвоир уже покинул помещение, а напротив него сидит за столом смуглый чернявый парень, совсем молодой, лет, наверное, двадцати пяти или даже меньше, в камуфляжной форме без знаков различия. И рассматривает он Артёма с интересом, и выражение его тёмно-карих глаз какое-то странное – ни злобы, ни ненависти Артём почему-то не почувствовал.

– Ты садись, в ногах правды нет, – кивнул он Артёму на стул. Говорил он по-русски с акцентом, но не с южным, как можно было бы предположить, уж уроженцев южных республик Артём на своём веку повидал много, а с каким-то другим.

«Сесть я всегда успею», – чуть не сорвалось с языка, но в последний момент он одёрнул себя и предпочёл промолчать.

Ещё несколько секунд оба сидели молча.

– Коньяк будешь? – спросил человек в камуфляже, доставая из шкафа бутылку и две рюмки.

Артём кивнул.

Его собеседник наполнил рюмки.

– Отпей сперва из моей, – это были первые слова, которые произнёс Артём.

Парень в камуфляже усмехнулся, но требование выполнил.

После этого и Артём, ухватив рюмку скованными руками, донёс её до рта и выпил залпом.

Курить в наручниках ему приходилось, и не раз, а вот пить пришлось впервые… Так он подумал и даже улыбнулся своим мыслям.

– Степан!

На зов вбежал его охранник и попытался изобразить стойку «смирно», но даже неопытному глазу было видно, что строевой подготовке его не учили никогда.

– Сними, – парень, угощавший Артёма коньяком, кивнул на его руки.

– Он же Вам шею свернёт, пан офицер, – попытался возражать Степан.

– Я сказал, сними. И иди, не бойся. Надо будет – позову. Мы пока поговорим тет-а-тет.

Вряд ли Степан, уроженец глухого западноукраинского села, понял, что это такое, но приказ выполнил и вышел, прикрыв за собой дверь. Артёму наконец удалось размять кисти.

– Зовут тебя как? – спросил чернявый парень.

– Какая разница, – пожал плечами Артём.

– А всё-таки?

– Ну пускай Михаил.

– Хорошо, Миша. Ты шёл к Янычару.

Это был не вопрос, а утверждение.

«Сдал, сука, этот, как его, Грей»…

– Ты не боишься, что я тебе шею сверну? – спросил Артём.

– Не боюсь. Это не в твоих интересах. И главное – это не в интересах Донецкой Народной Республики.

Артём хмыкнул.

– Ты извини, Миша, что пришлось так сделать, – продолжил чернявый, – ситуация сложная, по-другому было нельзя. Уже один человек… Впрочем, ладно. Ты шёл к Янычару. Давай знакомиться, Янычар – это я.

– Нашёл лоха, – сквозь зубы ответил Артём, не реагируя на протянутую руку. – Я, дядя, зону топтал, я твои дешёвые мусорские понты насквозь вижу.

«Давай, помучайся со своей правильной грамматикой».

– Ты сидел в тюрьме? – переспросил парень в камуфляже, действительно не до конца понявший сказанное. – Впрочем, это неважно. Давай о деле. У нас очень мало времени, а тебя ждут в Донецке.

– Кончай ломать комедию. Всё равно ничего не скажу, – Артём хрустнул костяшками пальцев.

– Заметь, я тебя ни о чём не спрашиваю, – улыбнулся в ответ чернявый. – Слушай меня и не перебивай. И смотри внимательно.

Он вытащил откуда-то пуговицу, поддел её ногтем, и она разделилась на две круглые половинки, между которыми лежала маленькая флеш-карта. Потом так же со щелчком соединил части.

– Понятно?

Артём кивнул. Происходящее с трудом укладывалось в мозгу.

– Знаешь, кому отдать?

Он на всякий случай промолчал, но пуговицу взял.

– Бери и отдашь кому должен. Да ты не бойся, ты же всё равно сможешь рассказать своим всё, что сочтёшь нужным, что бы ты про меня ни думал. Через несколько часов будешь в Донецке. Надо торопиться. Ты знаешь, что сегодня случилось в Мариуполе?

– Нет, – Артём этого ещё не знал.

– Там, возможно, несколько десятков погибших… с вашей стороны. Ладно, узнаешь завтра. Давай ещё выпьем по одной, и нам пора.

Он снова разлил коньяк.

– Семья есть, Миша? – спросил Янычар.

– Только мать