Если б я думал, что власти Цветов следует оказать сопротивление, я не только бы обошелся без недомолвок, но сказал бы вам так: до того дня, пока все не будет исправлено, или же до последнего своего вздоха, я не стану больше замалчивать свое подлинное имя.

— Нет! — пораженно и даже испуганно воскликнул хриплый гоблинский голос. К нему присоединились еще несколько, упрашивая Пуговицу не делать чего-то не совсем понятного Тео, но Пуговица только улыбнулся на это.

— О, друзья мои! Если бы я полагал, что сопротивление Цветам необходимо, я сказал бы, что секретность, даже вошедшая в традицию, нужна только трусам, и даже тайна должна порой появляться нагой. — Гоблин поднял вверх свои тонкие руки. — Я предстал бы перед вами, как дитя в день своей Песни Наречения, и сказал всем, кто меня слышит, что клановое мое имя Пуговица, в гнезде меня назвали Чумазым, а сам себя в своем тайном отчаянии я именую Козявкой. — Кто-то из гоблинов, сопровождавших Пуговицу, вскрикнул снова. — Я сказал бы это всем, ибо близок день, когда даже букашкам и козявкам придется стать во весь рост, чтобы их сосчитали.

Вот как все было бы. «Меня зовут Чумазый Козявка Пуговица, — сказал бы я, — и я не буду знать отдыха, пока не верну своему дому душу, а себе честь». И сказав это, я попросил бы вас всех присоединиться ко мне.

Многие гоблины в толпе до сих пор не оправились после открытия Пуговицей своего тайного имени — это, видимо, был незаурядный поступок, но для Тео он прошел незамеченным среди всей этой мифологии, призывов к бунту и сослагательных наклонений. Другие гоблины пришли в себя быстро и принялись взволнованно выкликать полное имя лидера. По их лицам было заметно, что для них это намного важнее, чем антицветочная речь.

— Чумазый-Козявка-Пуговица! Чумазый-Козявка-Пуговица! — скандировали они радостно, без всякой угрозы, и к ним присоединялись другие, не только гоблины. В первый момент Тео почувствовал, что искра бежит по толпе, воспламеняя ее, как сухую растопку, — если бы сейчас Пуговица назвал им цель, все ринулись бы в бой с голыми руками, не думая о последствиях. Этот момент миновал, но безумие еще не совсем остыло. Эльфы кричали друг на друга, но без злобы, а со смехом и похвальбой, разные виды обнимались и посылали проклятия цветочным кланам, пускались в пляс, и даже музыка кое-где звучала под звездами. Выйдя из мечтательного состояния, Тео увидел в толпе гоблинов и других эльфов с корзинами — они раздавали еду, хлеб и речную рыбу.

Перед ним возникла чья-то высокая фигура.

— Пуговица не ошибся — ты здесь. У него острый глаз, — сказал Караденус Примула, всего несколько часов назад едва не перерезавший Тео глотку. В обычных обстоятельствах Тео шарахнулся бы от него, но духова трава, которой угостили его музыканты, вызывала в нем чувство странной оторванности от мира со всеми его опасностями.

— Чего тебе? — сердито и задиристо осведомился Кумбер. Тео не понял, отчего тот злится.

— Прежде всего я хочу сказать, что Пуговица вас просит к себе. Он ужинает и приглашает вас разделить с ним трапезу. А еще... — Примула помедлил, — я хотел бы извиниться перед вами. Я не столь бесповоротно отказался от своего прошлого, как полагал, и когда позавчера я услышал, что отец мой погиб, мне вспомнились обязательства, которых я раньше держался твердо, обязательства перед ним и честью семьи — вспомнились вопреки тому, что я отказался от всего этого, на его горе и свое несчастье. — И он склонил голову, словно в ожидании палача.

«Господи, — сообразил Тео по прошествии нескольких долгих секунд, — он и правда хочет, чтобы я простил его. Этого он и ждет».

— Ты пытался убить его, — сказал Кумбер.

— Любой из нас на моем месте сделал бы то же самое, — с оттенком гневной гордости ответил Примула. — Я принадлежу к тем немногим, которые готовы остановиться и выслушать, почему они могут быть не правы, — а таких, кто способен потом извиниться, пожалуй, и вовсе нет.

И это, похоже, была правда. Все поведение Караденуса показывало, что этот эльф совершает нечто очень для себя трудное, что он натянут, как фортепианная струна. Тео не боялся, что Примула бросится на него в случае отказа — это время прошло, — но подозревал, что такой отказ ранит эльфа до самых глубин.

Как трудно учиться быть гибким. Как трудно кому-то довериться. Тео сам, бывало, спорил с Кэт из-за всякой мелочи, боясь уступить хоть на дюйм.

— Если вы обещаете рассказать то, что вам известно о моем... о человеке, которого я считал своим двоюродным дедом, я вас охотно прощу. Нет, не то: я прощаю вас без всяких условий, но мне очень хотелось бы услышать, что вы знаете об Эйемоне Дауде.

На андрогинно-красивом лице Караденуса появилось что-то вроде благодарной улыбки, но ненадолго.

— То, что он сделал, — позор для моей семьи.

— Я не стану вас принуждать — но раз уж вы переломили себя и извинились передо мной, то, может быть, и семейным позором со мной поделитесь. И хотя Дауд на самом деле мне не родственник, я долго думал о нем так, а значит, вроде бы имею на это право.

— Слушайте, я порядком проголодался, — заявил Кумбер. — Наша соседка Колика, пока Тео... пел, водила меня в разные места, но там больше налегали на выпивку, и живот у меня совсем подвело. Может, пойдем уже?

Примула кивнул. Теперь он казался раскованным, не таким напряженным.

— Да, пошли. У Пуговицы еда простая, хорошая — в самый раз для того, кто водил компанию с пэконой.

Верхняя комната башни, даже наполненная народом, показалась Тео больше, чем в первый раз. Добрых две дюжины эльфов всевозможных форм и размеров, сидя на полу вокруг ковра, уставленного чашками и мисками, ели и разговаривали. Старый гоблин Щеколда стремительно вскочил, чтобы встретить трех новоприбывших.

— Мастер Вильмос и мастер Осока! Славно, славно. Вы, я вижу, уладили свою размолвку с лордом Примулой? Замечательно! — Он подвел Кумбера к свободному месту рядом с хорошенькой феей, бедно одетой, но с великолепными сверкающими крыльями за спиной, деликатно направил туда же Примулу и взял Тео под руку. — Тебе оказана честь, юноша. Пуговица просит тебя сесть рядом с ним.

Щеколда усадил Тео, подвинув для этого огра величиной с хороший седан, а сам убежал, чтобы исполнить еще какое-то поручение.

— Милости просим, — сказал Пуговица, снова надевший свою францисканскую рясу. — Угощайся. Полевые мыши в меду очень хороши.

Тео с трудом удержал на лице улыбку.

— Спасибо. Я, если можно, поем хлеба, фруктов и... это сыр, да?

Пуговица кивнул. Вблизи он выглядел таким же маленьким и незначительным, как был в автобусе. Трудно было поверить, что он и есть тот самый оратор, так искусно игравший толпой своих слушателей полчаса назад.

— Позволь за тобой поухаживать.

— Нет-нет, не утруждайтесь, я сам... — Тео выковырнул из груды фруктов плод с блестящей кожурой вроде маленькой дыни, стараясь не обрушить всю пирамиду. — Я, право, смущен. В первую нашу встречу... — Он взял ломоть хлеба из плетеной корзинки. — Что вы, собственно, делали в том автобусе?