— Какие новости в городе?

— А то вы не знаете, — досадливое пожатие плечами. — Сами же, наверное, и...

— Сам заварил кашу, да? Отпираться не намерен. Так о чём говорят люди?

— Герцог повелевает всем, кто болен, прийти к лекарям и вылечиться. А кому лечение не поможет, тому дадут денег.

— Замечательная новость, не находишь?

— Ага, — он почему-то шмыгнул носом. — Только это значит, что много людей помрёт, верно?

— Верно.

— А ещё говорят, что когда совсем слабнешь, то вылечиться уже будет нельзя, — продолжал рассказывать Руми подрагивающим голосом.

— И это верно.

— А Юлеми... она совсем слабенькая стала. Значит, она...

— Умрёт и довольно скоро.

Разумеется, он это понимал ещё по пути домой и понимал прекрасно. Но как и все мы, стремился до последнего спрятаться от правды. Убежать настолько далеко, насколько возможно. Только побег ничего не изменит, и я это хорошо прочувствовал на собственной шкуре: уж лучше встретить смертельный удар грудью, а не спиной — так ты хоть видишь, откуда пришла гибель.

Вслед за дрожанием голоса пришла очередь и тела: Руми всхлипнул и затрясся в рыданиях, тихих, почти беззвучных, но от этого более страшных, чем вопли плакальщиц.

Я обнял его и прижал к себе, не позволяя дрожи стать слишком сильной.

Так мы и стояли посреди двора, не произнося ни слова, а потом силы юноши иссякли, и рыдания сами собой утихли. Я повёл Руми в дом, чтобы напоить чем-то вроде зелья, от которого уснула Юлеми, и проходя в кухню, поймал взгляд Мэтта, постепенно справляющегося с последствиями применения «нетопыря». Враждебности в тёмных глазах мага уже не было, но вместо неё появилось нечто другое, пока непонятное, но не менее сильное. Надеюсь только, что не новая заноза, которых так опасается Рогар.

* * *

— Ну как, угодил?

Юлеми восторженно подтвердила:

— Такая красивая! Как у настоящей королевы.

— Я старался.

— А что ты ещё умеешь делать?

Девочка сидит в постели и теребит в руках куклу, складывая кружевную мантию каждый раз новыми складками и любуясь полученным результатом.

— Всякое разное. Честно говоря, списка не составлял.

— А сказки рассказывать умеешь?

Удивлённо переспрашиваю:

— Сказки? Почему именно их?

— Мама мне всегда рассказывала сказки, а я тогда засыпала. И сны снились... Красивые. А Мэтт меня всё время поит таким невкусным питьём, от которого и снов не бывает, а только темно и пусто, когда глаза закрываешь.

— Потому что это лекарство: от него сказочные сны и не должны сниться. Оно лечит.

— А я хочу сказочный сон! — Капризничает девочка.

— Хорошо, будет тебе сон... Только я сказок не знаю, зато знаю колыбельную. Могу спеть, если хочешь.

— Хочу, хочу! — Слабый, но довольный кивок.

— Голос у меня так себе, но другого в запасе нет, поэтому... Иди-ка ко мне на руки!

Усаживаю Юлеми у себя на коленях, так, чтобы её голова как раз оказалась у моего сердца.

— Но обещай, что постараешься заснуть, хорошо?

— Обещаю!

Она прижимается к моей груди, невесомая и прохладная, как осенняя ночь...

Когда Румэн успокоился и перестал заливаться слезами при одной только мысли, что его сестрёнка обречена на смерть, мы с ним поговорили. То есть, говорил я, а Мэтт, присутствовавший при разговоре, изображал внимание и понимание, чтобы юноше было не так одиноко. Выслушав всё, Руми долго молчал, но не бесцельно, а принимая решение. Единственно возможное. Если Юлеми должна умереть, пусть ей не будет больно — вот и всё, о чём меня попросили заплаканные глаза. И я обещал: больно не будет.

Мы не стали изображать веселье и устраивать праздник: так девочка скорее заподозрила бы неладное. Мы просто вели себя, как всегда. Хорошо ещё, Бэр и Хок остались с Егерями и не участвовали в общем «представлении», иначе Юли могла и уличить нас в обмане, потому что когда четверо взрослых людей делают вид, что ничего не происходит, а сами стараются не встречаться взглядами друг с другом, даже кроха поймёт: близится беда. А тревожить малышку в последний день её жизни было бы ещё худшим преступлением, уж точно не заслуживающим прощения...

Чуть на небе затеплится рассвет,

Ступит по краешку крыш,

Мать вздыхает: когда же всё успеть?

Скоро проснётся малыш,

Страхи оставит в ночи,

Тёмной, как злая гроза,

Солнца встречая лучи,

Смело откроет глаза

И улыбкой беспечной души

Озарит каждый миг суеты:

Скоро утро, и надо спешить

Позабыть и придумать мечты...

Медленные удары сердца постепенно подчинялись ритму песни, тягучему и переливчатому, а дыхание выправлялось, становясь если и не глубже, то размереннее.

Пустота такими же медленными и осторожными, как слова, шажками, двинулась внутрь тела ребёнка, поедая заражённые ткани и жидкости. Но чтобы Юлеми не чувствовала, как умирает, я первым делом отсёк от Кружева Разума те фрагменты, которые обеспечивают передачу ощущений, а потом уже сосредоточился на крови и всём остальном.

Девочка была необратимо больна: Кружево Крови почти полностью состояло из прозрачных ручейков, несущих отраву во все части тела, которые тоже были поражены более чем наполовину. Собственно, жить Юли оставалось немногим более двух недель, а может, и этот срок был только моей фантазией. Но даже чётко осознавая бесстрастную правоту фактов, я не мог отделаться от мысли, что убиваю...

Вспыхнут алым румянцем небеса

От колесницы огня.

Тени Судеб на призрачных весах

Встретят тебя и меня,

И поцелуями снов

Лягут на землю шаги,

А мать прошепчет одно:

Крепче себя береги!

По просторам бескрайних миров

Разбросав, как игрушки, людей,

Зачарованный жизнью-игрой

Тихо спит до утра юный день...

Чем меньше крови оставалось в маленьком теле, тем больше слабела девочка, погружавшаяся в вечный сон. Она не чувствовала боли, утонув сознанием в магии песенного ритма, который, впрочем, я не мог бы выдержать точно, если бы Мантия не пела вместе со мной, направляя мелодию.

Тук. Тук. Тук. Сердце билось через слог. А когда песня стихла, оно остановилось. Навсегда.

А вместе с ним замерло и сердце тени, которая была мной и не мной. Тени, которая покрывалом окутала тело девочки, провожая юную душу за Порог. Но не смогла отпустить одну и шагнула следом, держа доверчивую маленькую ладошку в своей руке...