– Точно? Весь дом Митондионн? Ты уверен?

– Так считает Кайрендал. Так уверяет нас вестовой черен, – с запинкой проговорил Делианн. – Я могу только молиться, чтобы мы ошиблись.

– Да пропади я пропадом! – Томми покачал головой. – Ну точно, все в тартарары!

– Что? О чем ты?

Вышибала развел руками.

– Может, я напутал чего, – заметил он. – Ваших перворожденных дел я знаток невеликий…

– Каких дел?

Томми открыл было рот, закрыл, открыл снова, потом почесал затылок, нахмурился, откашлялся раз-другой.

– Ну разве это не значит… типа…. – выдавил он наконец, скорчив гримасу, будто хотел сказать: «Я и сам знаю, как это нелепо звучит». – Разве при этом не выходит, что ты эльфийский король?

Делианн молча уставился на него.

Томми пожал плечами.

– Ну я же говорю, что не знаток.

Голос потрясенного Делианна прозвучал настолько тихо, что едва был слышен за треском огня в очаге.

– Ой, – только и смог произнести он. – Господи…

Потом начали подходить люди. Короткий стук, мрачное «Чего хочешь?» со стороны Томми, короткий ответ, и в комнату без окон просачивался, приоткрыв дверь, очередной гость. Одни были громилами вроде Томми, другие пониже ростом и похлипче, писари; вроде была пара почтенных лавочников – один пухлый и мрачный, другой тощий и смешливый.

Общей у них была манера вести себя: словно любое занятие полностью поглощало их, беседовали они вполголоса, или разглядывали чародея, или просто грели руки у огня. Они словно не думали ни о том, чем будут заниматься дальше, или что случилось утром, или как они выглядят, или нравятся ли собеседнику, или могут ли похвалиться остроумием.

Они были заняты лишь тем, чем были заняты.

При виде их Делианну вспомнился Хэри Майклсон, любивший много лет назад приговаривать: «Когда жрешь – жри. Когда спишь – спи. Когда дерешься – дерись».

Сквозь путающую мысли лихорадку, сквозь все случившееся за день Делианн не сразу распознал общее звено в ответах на грубое «Чего хочешь?» Томми. Ответы все были разные, потому-то чародей не сразу заметил, что объединяло их. Один сказал: «Зайти хочу», другой просто: «Выбора», третий: «Удобного кресла перед очагом», четвертая: «Хорошего отца моим детям».

Не сразу Делианн понял, что бурчание Томми было больше, нежели грубое приветствие. Это был вопрос. Тот же вопрос, что он задал Делианну.

Пароль.

– Эта комната… – пробормотал чародей изумленно. – Вот почему здесь нет окон…

– А то ж! – Томми ухмыльнулся. – Нонче нам вместе показываться для здоровья вредно.

– Вы кейнисты … – выдохнул Делианн.

– Я тебе уж говорил, – фыркнул Томми, – вам, умникам, самые простые вещи по тридцать раз объяснять надо.

Общий смех был теплым, как дружеское объятье. Постучали снова, и Томми рыкнул «Чего хочешь?», но из-за двери донесся не ответ.

– Томми, это Кайя. Впусти.

Воцарилась мертвая тишина.

– Черт, – Томми вздохнул, – они его сломали… – И тогда дверь вылетела, комнату с воплями заполнили люди в сером под звонкий перестук ручных арбалетов. Стрелы вонзались в лица, тела, головы почти в упор, так что наконечники пробивали людей насквозь, вылезая наружу в фонтанах крови и костной крошки. От их ударов кейнисты, визжа, падали на пол, а Делианн мог только взирать на них, беззвучно выдыхая: «О нет…»

– На пол на пол на пол на пол на пол! – орали люди в сером. – Лежать руки на голову на пол!

К чародею вернулся дар речи.

– Нет, – проговорил он.

В дверь протискивались все новые солдаты, арбалет за арбалетом нацеливались на Делианна.

– Лежать!

Делианн поднялся со стула. Пламя за спиной очерчивало его силуэт червоным золотом.

– Хватит смертей.

– Не ляжешь – будет больше, – предупредил один.

– Пожалуй, ты прав, – грустно ответил чародей, и пламя за его спиной взметнулось из очага, словно феникс, расправив над комнатой крылья – крылья, окутавшие Делианна, словно плащ, в огненном объятье.

Стрелы сорвались с тетивы, но Делианн остался стоять.

Дождь шел несильный, мелкий – он едва мог отпугнуть ворон от тела Туп.

Старый, усталый, болотистый дождь, тепловатый, точно плевок, грязный, густой от пепла и дыма, которые вполсилы пытался смыть с небес. На белой рубахе Делианна он оставлял смутно видимые блуждающие серые пятна, словно негатив пятен пота. Капли падали в Великий Шамбайген, не оставляя ряби; здесь, на окраине Города Чужаков, воды реки были безнадежно перемешаны с промышленными отходами, смазкой, городскими стоками. Поверхность реки казалась гладкой, она перекатывалась под нефтяной пленкой, словно кишки в пластиковом пакете.

Делианн стоял на песке Общинного пляжа, в паре шагов от кордона патрульных, отгородившего место проведения церемонии. Череда их проходила вдоль всего пляжа, загораживая улицу Ридлин и переулок Флейтиста – живая ограда из затянутых попеременно в алое и черное фигур, преграждающая путь толпе зевак, жаждущих разглядеть погребальную баржу. То здесь, то там Делианну попадались в кордоне знакомые лица, но он всегда отводил взгляд прежде, чем его успевали заметить, и поглубже надвигал на лоб широкополую шляпу.

Патрульные, вперемешку хуманские рыцари Канта и нелюди-фейсы, были одеты в кирасы; вместо оружия они для устрашения толпы держали в руках посохи, окованные яркой медью. Но у каждого на поясе имелось и настоящее оружие: мечи, топоры, булавы и молоты, и холодный блеск в подозрительных глазах патрульных приглашал к смертоубийству. Им было холодно, сыро, мерзко, и они ждали только повода, чтобы сорвать зло на излишне любопытном прохожем.

Весь западный край пляжа за кордоном занимали фейсы и работники «Чужих игр»: кучки скорбящих перворожденных и камнеплетов, пара огров, несколько людей, огриллонов, шестеро или семеро сонных троллей – те, скалясь, жмурили глаза даже в сочащемся сквозь тучи тусклом свете. Самая плотная толпа собралась вокруг паланкина Кайрендал.

Хозяйка «Чужих игр» поднесла платочек к губам. Глаза ее были сухи и не моргали, лицо словно вырублено из бледно-серого льда. Всякий раз, отнимая платочек ото рта, чтобы утереть со лба лихорадочный пот, она открывала взглядам хищные клычки. Дышала она тяжело, словно больная кошка. Многие работники игорного дома открыто плакали; Кайрендал в черной ярости взирала на облака, будто верила, что стервятники ответят на ее бессловесный зов.

Набросив на плечи грязный плащ, уже промокший насквозь под пепельной моросью, и нахлобучив мятую широкополую шляпу, Делианн больше походил на тощего невысокого хуманса, чем на рослого плечистого перворожденного. Чтобы прийти сюда в этот час, чтобы разделить с плакальщиками хотя бы свою отстраненную скорбь, ему пришлось прикинуться именно тем, кем он был на самом деле.