Полагаю, что это не пустая похвальба.

Он настолько своенравен, настолько эгоистичен, настолько равнодушен к нуждам общества и цивилизации.

И что за чушь – якобы он завещал похоронить себя в Анхане? Нелепость! Анхана не была ему домом; это было место работы , и любил он ее не больше, чем клерк любит свой терминал.

В этот момент Клирлейк обратил внимание публики на то, что та могла бы заметить и сама: что Тан’элКот до сих пор говорил о директоре Майклсоне в настоящем времени.

– Разумеется, – ответил Тан’элКот по обыкновению своему учтиво и спокойно. – Я не верю, что Кейн мертв.

Клирлейк залопотал, точно сломанный наладонник; Тан’элКот молча улыбался в камеру до тех пор, пока репортер не задал следующий вопрос.

– Безусловно, президент Тернер солгал, – ответил великан без колебаний. – Руководство Студии всегда врет; им за это платят. Вопрос в другом: о чем именно солгал президент? Если Кейн мертв – где тело? «Потерялось в скалах под Кхриловым Седлом», как же! – презрительно процитировал он. – Это вправду было Кхрилово Седло или все же Рейхенбахский водопад*[3]?

Он обернулся ко всему миру, что смотрел на него через видеокамеру:

– Пока я собственными глазами не увижу тела Хэри Майклсона, пока не стисну в руке его холодное остановившееся сердце, я не поверю, что Кейн мертв.

Он развел руками – не просительно, но как бы в чародейском пассе:

– Покажите мне тело, президент Тернер. Покажите нам тело. Или покажите тело или признайтесь: где-то как-то, но Кейн продолжает жить.

Репортер Клирлейк был привычен к полемике; иные поговаривали, что он построил свою мечту в «глазу бури». Но есть разница между тем, чтобы оседлать ураган, и тем, чтобы дергать дракона за хвост. Будучи человеком разумным, он предпочел закруглить интервью вполне нейтральным вопросом:

– А вы, профессионал? Что станет с вами? Вернетесь в свою личную студию?

– Едва ли. Моему народу – моему миру – все еще угрожает чума, принесенная безумицей. Уничтожение Пэллес Рил не спасет мой мир. Студия и компания «Поднебесье» начали массированную и, скорей всего, безуспешную операцию по эпидконтролю, которая ставит под удар тысячи жизней и обойдется в миллиарды марок, в то время как они продолжают игнорировать решение очевидное, эффективное и недорогое.

Они могут вернуть меня домой.

Вернуть в мой мир. К моему народу, что взывает ко мне из темноты. Я могу совершить то, о чем лгала Пэллес Рил: стереть ВРИЧ с лица Поднебесья – и Студии это не будет стоить ни гроша.

Он снова повернулся к камере, обращаясь ко всему миру. По странной прихоти освещения глаза его словно вспыхнули изнутри, будто треснула каменная корка, обнажив раскаленную лаву.

– Вот ваш выбор: растратить миллиарды – и потерпеть неудачу или спасти мир бесплатно. Если Кейн вправду мертв – как можете вы оскорблять его память? Позволить ему погибнуть напрасно. Не дайте его жертве пропасть впустую. Вы знаете, что должно быть сделано.

Верните меня домой.

Двери броневика социальной полиции распахнулись в ночь. Посадочная площадка на крыше была залита светом прожекторов, бледным, словно лягушачье брюхо. Тан’элКот расправил плечи и ступил на потрескавшийся от времени асфальт.

Дышал он медленно и глубоко, усилием воли заставляя себя сохранять спокойствие. Главное – это готовность, готовность естественно и без задержки отреагировать на любое событие. Хотя это было бы куда проще, мрачно признал он про себя, если бы он имел малейшее понятие, чего ожидать.

На взлетной площадке перед Студией «Свежих Приключений», где Тан’элКот надеялся увидеть лимузин Студии, его ждал броневик. В памяти возникло лицо Клирлейка, пожелавшего ему удачи в конце интервью, и оно показалось Тан’элКоту зловещим. Этот легкий прищур, стеклянный блеск в глазах – неужто какой-нибудь техник нашептал ему в наушник, что гостя уже поджидают соцполицейские?

Подозрение холодной струйкой скользнуло по хребту. Он наблюдал через камеры слежения, как Коллберг и социки застали врасплох Кейна.

Взлетная площадка располагалась на крыше невысокого здания, окруженного массивными жилыми куполами. Броневик опустился точно в центре здоровенного креста, некогда красного, но теперь ободранного и выцветшего до грязно-розового оттенка, в сером от копоти круге. Значит, это какая-то больница.

Была какая-то больница, поправился Тан’элКот. Теперь вдоль края крыши выстроились такие же броневики, как тот, что привез сюда его. Башни их щетинились пушками, повернутыми вниз и в стороны, перекрывая все подходы к зданию.

Или все выходы.

Один из безликих полицейских махнул рукой в направлении распахнутого люка посреди крыши, и Тан’элКот покорно двинулся туда, сунув большие пальцы рук за ребристые ремни аммод-упряжи. То ли пряжки затянулись сами собой, то ли он слишком туго защелкнул их, забыв про толстый свитер, только дышать становилось все труднее.

Люк вел на темную лестницу – черный прямоугольник, будто разверстая могила. Оттуда тянуло кислым потом, стоялой мочой и жидкой зеленой гнилью, словно лестничная шахта служила зевом некоему трупоеду, медленно дохнущему от заворота кишок.

Тан’элКот замер. К воротам его сознания пробился каким-то образом Ханнто-Коса – робкий, слабый, трусливый Ханнто. А может, и не столь трусливый: Ханнто стал подстрекать Тан’элКот броситься на стоящих рядом социальных полицейских, напасть, крушить, убивать – и погибнуть. Потому что лучше быстрая смерть на пыльном, полном ядовитой мглы подобии воздуха, чем забвение в этом немыслимо гнусном чреве.

Почти все томящиеся в нем души рыдали от страха; сам божественный Ма’элКот требовал осторожности. Ламораку сказать было нечего; его мрачная тень съежилась от несказуемого ужаса в самом дальнем и забытом уголке мозга, ибо с лестницы пахнуло на него Донжоном, Театром Истины.

Оттуда несло Шахтой .

Один из социков подался к нему, и Тан’элКот напрягся, ожидая разряда шоковой дубинки, – и был поражен: полицейский лишь коснулся его плеча затянутой в перчатку рукой и, наклонившись поближе, шепнул через оцифровщик:

– Входите.

Голоса более похожего на человеческий от социальных полицейских Тан’элКоту прежде слыхивать не доводилось.

– Лучше не заставляйте его ждать.

Остальные социки обратили друг к другу слепые забрала, чуть приметно кивая и нервно тиская дубинки, словно им было больно взяться за оружие поудобнее. Мимолетное прикосновение к человеческой сути за серебряными масками превратило тревожный комок под ложечкой Тан’элКота в стылый ужас, пронизывающий до костей. Страшно было даже подумать, что социальные полицейские в состоянии испытывать сочувствие.