(подарок Лэша) и флаконом вышеупомянутых дорогих духов (подарок Брута), после чего я поболтала с ними по телефону (с Лэшем — час, с Брутом — минут пять, ничего необычного, ни для одного из них).

Очевидно, я продолжала накапливать прекрасные моменты в жизни, даже если эта жизнь проходила на ранчо. Я часто разговаривала с ними, с Лэшем несколько раз в неделю. С Брутом, реже, но я звонила, и он тоже. Я должна была знать, что они будут ко мне щедры, как и прежде, и они любили меня, но все же их подарки стали для меня приятным сюрпризом.

Их подарки были приятными. А они — милыми. Истинные Лэш и Брут.

Джейни также заскочила, чтобы вручить мне подарок от нее, Дэнни, Джина, Барри и даже Пег (да, Пег, где она взяла деньги, я понятия не имела, но она вложилась немного в подарок для меня). Это были крутые, желтовато-коричневые замшевые ковбойские сапоги, первая пара, которая у меня появилась с тех пор, как я избрала путь танцовщицы в Вегасе, и лучшие, чем все, что я когда-либо надевала, даже если были не привычны по стилю.

Я полюбила их.

А теперь мы с Греем отправлялись в «Дженкинс», а по возвращении домой Грей будет только мой.

Самый лучший день рождения в жизни.

И пока я этого не знала, но впереди мне ждало нечто лучшее.

*****

Я возилась на кухне, убивая время в ожидании Грея, насыпала кофе, чтобы утром просто щелкнуть выключатель, когда услышала:

— Я уже говорил тебе, куколка, но это стоит повторить: мне нравится это платье.

Обернувшись, я увидела Грея в темно-синем костюме, прислонившегося плечом к дверному косяку. На нем также была светло-голубая рубашка, которая отлично оттеняла загар, который у него все еще оставался, так как даже в октябре большую часть времени он проводил на свежем воздухе.

Он выглядел прекрасно.

— Спасибо, малыш, — ответила я с улыбкой, повернулась и закрыла крышку кофеварки.

Я направилась к нему, но остановилась, когда Грей приказал:

— Айви, не двигайся.

Моргнув, я уставилась на него, и заметила его пристальный взгляд, но не такой, который говорил, что ему очень нравилось мое платье.

Он говорил мне нечто совершенно другое.

От чего сердце забилось быстрее.

Я поняла что это, когда он небрежно сказал:

— Сегодня я ездил к маме.

Моя рука потянулась, чтобы ухватиться за столешницу, но в остальном я не двигалась. Со времени визита Норри прошло несколько месяцев. Месяцев. Я держалась от нее на расстоянии ради Грея (хотя и хотела узнать ее получше), а Грей держался от нее на расстоянии по собственным причинам, которые я оставила в покое.

А теперь он съездил ее навестить.

Ого.

— У нее было кое-что, принадлежащее Коди, — продолжал Грей, — и я хотел это вернуть. Мы немного поговорили. Она придет на обед в воскресенье после церковной службы. Тебя устраивает?

Устраивает ли меня?

Он что, с ума сошел?

— Да, — выдавила я с хрипом, потрясенная, довольная и осторожно счастливая, потому что не могла сказать, был ли счастлив Грей или он делал это ради меня.

Грей больше ничего не сказал.

Я тоже молчала и не двигалась, а еще мне было трудно дышать.

Наконец, он заговорил, прошептав:

— Самая красивая, кого я когда-либо видел.

О Боже.

По животу разлилось тепло.

— Грей, — прошептала я в ответ.

— В этом наряде, или в джинсах и футболке, или в бикини на газонокосилке, или когда утром открываю глаза и вижу тебя рядом, или в любое другое время, когда я тебя вижу, — вот о чем я думаю. Это первое, что приходит на ум. В любое время. Каждый раз.

Я сглотнула, крепче вцепилась в столешницу и ничего не сказала; просто позволила его словам пронестись сквозь меня теплым и сладким потоком.

А потом он подарил мне, женщине, у которой когда-то не было ничего, кроме сумки, набитой всяким барахлом, причем не очень хорошего качества, но которая, стоя на этой кухне, думала, что у нее есть все, весь мир.

— Я люблю тебя, Айви, и у тебя есть фамилия, которую ты сама себе выбрала, которая что-то для тебя значит, но я все равно хочу, чтобы ты взяла мою.

О Боже.

О Боже.

О Боже.

Слезы наполнили мои глаза.

— Детка, ты хочешь этого? — прошептал он.

Я мгновенно кивнула, не в силах вымолвить ни слова.

И так же мгновенно он пересек кухню и, подойдя ко мне, взял мою левую руку, поднял ее и надел на безымянный палец старомодное кольцо с бриллиантом. Это был большой, закругленный, широкий прямоугольный камень, окруженный более мелкими бриллиантами, и все это на простом, тонком обруче белого золота.

Оно было старинным. Принадлежало Коди. Оно было прекрасным. Идеальным.

— Это кольцо моей мамы. А до этого — бабушки. А до нее — прабабушки. Я отнес его в город к Лазару, его почистили, сказали, что оно в хорошем состоянии, — пробормотал он, а затем закончил: — и оно подходит.

Так и было. И, слава Богу, потому что я никогда его не сниму.

Никогда.

За исключением, конечно, того момента, когда он наденет обручальное кольцо, которое окажется под ним.

Его пальцы сомкнулись вокруг моих, и он поднес мою руку к губам, наклонившись и поцеловав мой палец над кольцом, и пока я наблюдала за этим, у меня по щеке скатилась слеза.

Затем он притянул мою руку к груди и прижал ее там, где билось сердце.

— Дорогая, оно старое, не модное, но оно есть. — Его большой палец коснулся кольца. — С днем рождения.

Я высвободила свою руку и обняла его за плечи. Поднялась на цыпочки, пальцами одной руки погрузившись в его волосы, притянула его голову к себе и поцеловала. Поцелуй получился влажным, и не только потому, что наши языки переплелись в нежном танце, но и потому, что мои слезы катились по нашим губам.

Мы долго целовались на кухне, прежде чем Грей, наконец, поднял голову, но прижался лбом к моему лбу и прошептал:

— Скажи, что любишь меня, Айви.

— Я люблю тебя, Грей. Я очень сильно люблю тебя, малыш.

Он ухмыльнулся и сжал меня в объятиях.

Затем отпустил, но взял за руку и, потащив к двери из кухни, приказал:

— А