Затем он исключительно для очистки совести подёргал дверь, убедился, что она надёжно заперта и завалился в постель. По большому счёту, эта холодная комната с голыми стенами мало чем отличалась от его прежней камеры, но зато тут была кровать. Марвин не собирался спать, просто за последние дни он отвык так много двигаться и страшно устал — и, разумеется, вырубился, едва коснувшись головой подушки. Если какие-то важные и спасительные мысли и пришли в его помутнённое сознание перед тем, как он уснул, то Марвин их не запомнил.

Когда он проснулся, был день; сквозь бойницу в комнату проникал тусклый зимний свет, но Марвина он едва не ослепил — так привык он к постоянно окружавшему его полумраку. В первый миг ему отчего-то показалось, что он снова в Мекмиллене — может, потому, что именно там он последний раз нормально спал, а может, сквозняки напомнили. Но через мгновение он вспомнил, что произошло вчера (ведь это было вчера?), и вдруг почувствовал, что его бьёт дрожь. Марвин отрешённо натянул было шерстяное одеяло, которым укрывался ночью, потом, спохватившись, отшвырнул его. В бадье ещё оставалось немного воды, и он яростно протёр ею воспалённые глаза. Когда он выпрямился, его шатало так, будто он выпил не меньше пинты деревенского самогона. «Проклятье, что же это со мной такое?» — встревоженно подумал Марвин, держась за стену и в бессильной злости глядя на дверь. В голове гудело, он пытался вспомнить, что говорил и делал вчера, но события дёргались в памяти беспокойными обрывками. Марвин знал только, что Лукас здесь… что они спорили с Ойреком, и ещё там была Рысь. И ещё герцогиня мертва. И ещё Рысь смотрела на Лукаса, а Марвин смотрел на алую длань Единого, вышитую на его плаще.

— Эй, ты меня слышишь, парень?

Кто-то тряс его за плечо. Марвин пошатнулся и вскинул руку со сжатым кулаком. Его запястье тут же перехватили — и он ужаснулся тому, как легко это получилось.

— Ну, ну, потише, — со смешком сказал человек. Марвин смотрел на него и не узнавал, хотя лицо казалось смутно знакомым. Наверное, он был одним из тех, кто насиловал Рысь. А, какая разница…

— Убью, — сказал Марвин. — Всех вас убью, погань…

Он всё ещё обещал им это, когда его вытолкали в коридор и повели полутёмной галереей куда-то вниз. Он подумал сперва, что обратно в подземелье, но вместо этого они вышли во двор, и пронзительная свежесть морозного воздуха заставила Марвина содрогнуться — похоже, он отвык от неё ещё больше, чем от дневного света. Кто-то накинул ему на плечи плащ. Марвин хотел сбросить его, но руки сами собой схватили ткань за края и стянули у горла. «Твою мать, Марвин из Фостейна, попробуй только поблагодарить, и удавлю тебя вместе с остальными», — прошипел он про себя, но измученная и уставшая часть его «я» не стала благодарить — у неё просто не осталось на это сил.

Его провели через внутренний двор гарнизона и заставили остановиться у высоченной железной двери, на которой калёным железом было выдавлено грубое изображение раскрытой руки. Так обозначали вход в храм в самых старых поселениях. И этот древний оплот детей Святого Патрица отдан во власть язычникам, с горечью подумал Марвин. Потом горечь сменилась удивлением: зачем они ведут меня в часовню? Неужто позволят помолиться перед смертью? А потом он вспомнил. И про часовню, и про всё остальное тоже…

Его подтолкнули, и он зашагал вперёд.

Святилища древних фортов никогда не отличались роскошью, отчасти потому, что их было принято соединять с оружейным складом — поскольку часовня располагалась в донжоне, нередко она становилась последним оплотом защитников форта, и следовало иметь под рукой оружие и запас продовольствия. Склад занимал всю подземную часть часовни и первый этаж; винтовая лестница вела наверх, в единственный зал святилища. Там находился жертвенный алтарь, каменная чаша для святой воды и несколько рядов каменных же скамей — вот и всё убранство. Зал мог вместить от силы человек тридцать, а сейчас здесь не находилось и дюжины: Марвин с его конвоирами, Лукас в плаще патрицианца, колющего в каменной чаше свежий лёд, Лайам с ребёнком на руках и ещё несколько рыцарей, которых Марвин не помнил в лицо.

— Где Рысь? — спросил Марвин.

Лукас поднял голову и посмотрел на него. Его руки с длинными, сильными пальцами (крепкими, мать его, подумал Марвин, нащупывая языком дырки от выбитых зубов) уверенно ломали пластинки льда. Он успел порезаться, причём довольно сильно — лёд тут и там был замазан кровью. На освящении это было обычное дело. Марвин перевёл взгляд на его неподвижное лицо и повторил вопрос:

— Где Рысь? Она должна быть здесь.

— Язычникам не место на обряде освящения, — с нескрываемой насмешкой бросил один из рыцарей. Марвин взглянул на него:

— Тогда что все вы здесь делаете?

Рыцарь фыркнул и пожал плечами. Похоже, никакого почтения к этому месту и готовящемуся обряду он не питал. Марвин обвёл взглядом собравшихся. Почти все ухмылялись и скалились, только Лайам со спящим ребёнком на руках казался отрешённым и встревоженным, а Лукас — сосредоточенным и совершенно равнодушным к происходящему. Его обращённый на Марвина взгляд ровным счётом ничего не выражал.

— Где она? — спросил Марвин. — Что вы с ней…

— Ойрек отказывается отпускать её от себя, — спокойно проговорил Лукас. При звуке его голоса смешки прекратились. — А я не могу допустить его присутствие в святилище. Человек, будь он трижды язычником, обязан сохранять толику уважения к Единому, чтобы быть допущенным к созерцанию обряда.

— Какого беса, как язычник может быть допущен… — крикнул было Марвин, и Лукас взглянул на него так, что он на миг онемел. А потом понял: это страх. «Он смотрел на меня так вчера, перед тем как ударил. А я запомнил. И теперь мне стало страшно. Проклятье, сто, тысяча проклятий на его голову!»

Марвин осенил себя святым знамением. Его рука слегка подрагивала — он не знал, от боли или от лихорадки, а если от злобы — то на Лукаса или на самого себя. «И тебя я убью, — мысленно пообещал он, глядя ему в глаза. — Вместе со всеми остальными. Убью вас всех, заберу Рысь и младенца и уеду отсюда. И сожгу здесь всё к бесу…»

— Начнём, — сказал Лукас и бросил последнюю окровавленную льдинку в чашу. Тихо заплескалась вода, успевшая натечь из подтаивающего льда.

— Я не буду ничего свидетельствовать, пока её здесь нет!

У него заныла челюсть от одного только взгляда, который Лукас на него бросил.

«Я же просил, чтобы ты мне доверился!»

«Да пошёл ты со своим доверием».

— Сэйр Лайам, будьте любезны, передайте сэйру Ойреку, что его присутствие необходимо для проведения обряда. И прошу вас, поторопитесь. Лёд тает.

Марвин стиснул зубы. Лёд, успевший полностью растаять в жертвенной чаше до завершения освящения — дурной знак для ребёнка. Марвин собственноручно подставлял под удар своего только что родившегося будущего короля. Но и Рысь он тоже подставлял под удар. Конечно, Лукас обещал позаботиться обо всём… и, да, ему очень хотелось довериться Лукасу… Хотелось, точнее, не ему, а той его измученной и избитой части, которая хотела только покоя и спать, и не слышать больше криков и стонов — её, своих… чтобы всё это просто закончилось поскорее.