— Видите, Терри, — сказал Аксенов, — это и есть социалистический реализм.

Затем команда, снабженная камерами и микрофонами, двинулась в любимый писателем джаз-клуб Blues Alley в Джорджтауне. Там отдыхал Диззи Гиллеспи — великий трубач-виртуоз. Гид со свитой — к нему: что бы вы сказали, Диззи, если б здесь прям сейчас появился Горбачев?

— Я бы сразу отбросил коньки, — улыбнулся гений импровизации.

Но вообще-то, если подумать, стали рассуждать собеседники, в 1950-х-то Горбачев был молодым парнем, он же мог очень даже уважать джаз, почему нет? Ну да, решили, мог. Ну так пожелаем ему и дальше как по нотам играть «весь этот джаз» перестройки, а если надо — то и импровизировать, а?! Пожелаем! Come on, Gorby! Take it away![227]

Следующим spot был торговый центр Джорджтауна, сверкающий витринами, прилавками и улыбками персонала. И тут журналист Симпсон, хорошо осведомленный о дефиците товаров в СССР, возьми да и спроси:

— А что бы подумал Горбачев, если бы попал сюда?

А писатель Аксенов по привычке возьми да и пошути:

— Ну, он мог бы подумать тут, что всё это к его приезду приготовили…

В этой шутке, понятно, была доля шутки… Аксенов знал советский обычай возводить «потемкинские деревни» — к приезду высокого гостя извлекать из загашников всякую всячину, имитируя изобилие. И пошутил. А передачу посмотрели в посольстве.

Это было в конце 1987-го. А в начале 1988-го Майя, не лишенная, в отличие от мужа, гражданства, отправилась в Москву. И подгадала прямо к публикации в «Крокодиле» подборки писем, посвященных первой вещи Аксенова, напечатанной в СССР со времен «МетрОполя». Текст назывался «Мы штатники» и был отрывком из «Грустного бэби», правда, слегка «адаптированным». А письма гласили: «Браво, Аксенов! Вы поистине недосягаемы в расшаркивании перед „желанным Западом“. Вы один на Джомолунгме предательства и лицемерия…»А. Ольховой, студент и стиляга 1950-х годов, поклонник американского джаза, ныне простой советский интеллигент. Минск.

«Нет, это ж надо ж! Аксенов „всплыл“! Вот она — гласность!..Ему не стыдно. А мне за него стыдно. Я бы ему его книги через забор бросила, как когда-то люди гамсуновские книги „возвращали“». Т. Коробкова, Ленинград.

«В колледже он работает нештатником, а штатник он совсем в другом месте. В парижском филиале радиостанции „Свобода“ — обычного подразделения ЦРУ… Там американские сержанты и майоры ставят по стойке „смирно!“ всяких там Basil и С° и дают им команды: „Оплевать!“, „Оболгать!“, „Оклеветать!“». Вл. Жигалко, Москва.

«Очень сильно потрясло меня бегство Аксенова за рубеж… Думающий интеллигентный человек не поставит рядом со светлыми ленинскими идеалами революции имена Сталина, Берии, Ежова, Лысенко… Только наше общество способно трезво оценить ошибки прошлого». М. К. Непомнящий, 30 лет, врач, Волгоград.

А вот что написал Г. Петров, главный администратор Ташаузского драмтеатра, Ташауз, Туркменской ССР. «Мы вылавливали пресловутых „стиляг“, распарывали им узкие штанины вельветовых брюк, лишали набриолиненных „коков“. Ох как было горько оттого, что носители „нового“ держались стоически, не распускали слюни, а снова и снова собирали людей вокруг себя, выплясывая утрированный рок-н-ролл… Эх, развернуть бы тогда на полную мощь перестройку! Не остался бы Аксенов по ту сторону кордона».

Возможно, и не стоило столь обильно цитировать травлю. А с другой стороны, это помогает, как ни странно, показать пользу привычки к послушанию, которая нет-нет да и бывает благотворной. Я вот о чем: к началу 1988 года ругать Сталина, Берию, Ежова по эту сторону big drink'а уже разрешили. И многие приняли разрешение как руководство к действию и потом послушно принимали так всё новые разрешения, постепенно расширившие пространство критики до того, что…

Впрочем, пока предстояла XIX (и последняя) партийная конференция. Она проходила в Москве с 28 июня по 1 июля 1988 года и знаменовалась важными свершениями. Самыми зримыми из них были три: во-первых, в эти дни на улицах городов Союза привычным стал человек, прижимающий к уху транзистор, слушая дебаты; во-вторых, впервые в истории коммунистической партии и ее писаных и неписаных законов многие делегаты сняли пиджаки прямо в зале! — что стало беспримерным вызовом нормам поведения на партийных форумах; и в-третьих: Горбачев объявил о смене политического курса и начале реформ. Немногие тогда поняли, что это момент исторического драйва — бывший юноша 1950-х, а ныне руководитель усталой сверхдержавы поворачивает ее от ревизии истории советской власти к устранению этой власти с исторической арены.

Однако и в тот раз скорое будущее было скрыто не только от эмигрантов, но и от большинства советских граждан.

Аксенова же подборка в «Крокодиле» удручила. Дело в том, что как раз тогда то от советских визитеров, то от вернувшихся американских журналистов и ученых — ему, как казалось, стали поступать некие вопросительные намеки на возможность возвращения. Понять их можно было и в смысле нейтральном, и в благосклонном. Мол — обсуждаемо…

Прочитав «Крокодил», он подумал: ошибся. Не предостережение ли это от попыток возвращения? Даже и от размышлений о нем?

Да он и не думал о возвращении за занавес, который столько лет гремел железом, а тут вдруг зазвенел стеклом. Но мечтал о времени, когда, прилетев в Россию, мог бы в любой момент отбыть из нее в Лондон, Берлин, Гонолулу или Куала-Лумпур, легко пересечь «большую выпивку» из конца в конец и обратно.

Никто не предполагал, что и этого ждать осталось недолго.

— Уходит, линяет Советский Союз… время его прошло… Не могу! Не верю! — этим кликом аксеновской героини Феньки Огарышевой можно, обобщая, обозначить впечатления Василия Павловича от перестройки в СССР.

С одной стороны — ее устроила КПСС. Но уже доходили вести о движении кооператоров, о молодежных творческих центрах, о рождении альтернативных партий и больших митингах… И хотя после полугодовой ругани по поводу «письма десяти» и брани, адресованной лично ему на рубеже 1987–1988 годов, доверия у Аксенова к закоперщикам советских реформ не сильно прибавилось, подробности перемен позволяли предполагать непредположимое: «красный проект» близок к финалу.

За гласностью идут реформы хозяйства и политики. 15 февраля 1989 года Советы уходят из Афганистана.

А там глядишь, и звезды снимут, и учинят демократию. И откуда они — эти странные комми, медленно, но верно крушащие режим? Незнамо. Но всё чаще приходит мысль: изгнание не вечно.

Гладилин вспоминал, как перед матчем-реваншем некоего видного боксера-тяжеловеса, бывшего чемпионом мира, его тренер, не веривший в победу, заметил: «Они не возвращаются». И был прав. Статистика подтверждает: да, бывшие чемпионы обычно не возвращаются.