Плюнуть на Орел и ехать дальше? Но это было невозможно. Бастовали-то железнодорожники! И перекрыли движение. А по своим железнодорожным каналам, конечно же, узнали, что к ним едет спецпоезд с высоким начальством. Пропускать и обслуживать его отнюдь не были намерены…

Вот и что оставалось делать? Из-за такой «мелочи», из-за досадной случайности заторчать в провинциальном Орле? Сорвав все собственные задумки и планы? Нет. Свердлов решил вмешаться. Сам. Выйти и угомонить бастующих. Он знал за собой умение брать под контроль толпу, забивать громовым голосом многоголосый шум, бросать лозунги, срезать оппонентов остроумными фразами и умелыми приемами, манипулировать настроениями. Он же был бессменным председателем на всех съездах и конференциях, любил и умел ораторствовать на митингах. В конце концов можно было пообещать разобраться. Ладно, мол, как только приеду в Москву, распоряжусь, все уладим. Так что не в ваших интересах меня задерживать.

Яков Михайлович рассчитывал управиться быстро. Накинул демисезонное пальто и пошел. Высыпала и охрана. В ее окружении можно было чувствовать себя вполне надежно, безопасно. Свердлов решительно зашагал к рабочим… Но не учел он, что те массовые мероприятия, которыми он манипулировал раньше, были им же и организованы. Или его помощниками, соратниками. Заранее настроены поддерживать и одобрять. Да и многоголосые многопартийные съезды состояли из людей, заведомо собравшихся подискутировать, почесать языки, но в конце концов прийти к приемлемым компромиссам.

Теперь же перед ним была толпа из тех самых «масс», которые воспринимались им сугубо абстрактно. Как сырье, рабочий материал. Песок и глина для фундаментов высших построений. Но толпа не была бессловесной глиной. Она была разъяренной, враждебной. Возмущенной страданиями своих родных, беззакониями и безобразиями властей, хаосом и развалом в своем городе и по стране. И вот перед толпой появляется один из тех, кто виновен во всех бедах! Маленький, щупленький, пархатенький, но напыщенный от сознания собственной значимости, от роли вершителя судеб, привыкший к почестям и безоговорочному послушанию. Гордый, самоуверенный…

И прорвало! Как электрический заряд в туче копится-копится, а потом вдруг возникает «пробой». Молния… В Свердлова полетел град камней, поленья, заготовленные для паровозов. Посыпались удары — кто куда попал. По туловищу, по лицу, по голове. Он упал, теряя сознание. А охрана… О, охрана из «инородцев» у него была отличная. Преданная, выдрессированная, как собаки. А что делает хорошая собака, когда нападают на хозяина? А?… Правильно, она кидается на обидчика. Точно так же поступила и охрана Свердлова. Мгновенно, не растерявшись и не раздумывая, бросилась на толпу. Бить, месить, разгонять, хватать злодеев.

Но и рабочие завелись, оказали жестокое сопротивление. Встретили теми же камнями и поленьями, вооружались колами, подручными железяками. Тех, кого схватили телохранители, товарищи кинулись отбивать. Закипела драка. Охрана залязгала затворами винтовок, пустила в ход револьверы. Загремели выстрелы. Рабочие не уступали, растекались, укрывались за чем попало по депо, и снова летели камни… А оглушенный председатель ВЦИК так и лежал на ледяной, промерзшей земле. Охрана дралась — а про него забыла…

А молоденькие девчонки-секретутки, оставшиеся в поезде, услышав шум, вой, вопли, пальбу, перепугались. Попрятались и позабивались кто куда внутри вагонов. Дрожали от страха, что пуля заденет или что ворвется сейчас толпа мятежников и растерзает их. Нет, толпа не ворвалась. Охрана свое дело знала. Несколько десятков бойцов против тысячи рабочих, но профессионалы одолевали, громили противников. Да вот только помочь Свердлову оказалось некому. И он оставался лежать на земле. Одна из выездных секретарш, П. С. Виноградская, через 53 года писала: «Мне кажется, что именно во время этой беседы (с рабочими) он простудился».

Нет, простудился он раньше, в Харькове. А во время «беседы» был избит и валялся, застуживая легкие… Ну а Новгородцева, придерживаясь той же версии о «беседе», грустно констатировала: «Это было последнее выступление Свердлова, последняя речь товарища Андрея». Хотя в самых последних словах своей книги не выдержала, проговорилась. Назвав мужа не умершим, а «павшим» в борьбе.

И потусторонний магический страж, дух туруханского пса, не спас. Шкура осталась в Москве, в кремлевской квартире. А смерть начала входить в организм далеко от квартиры, в Орле. Да и то сказать, какой потусторонний страж поможет, какая охрана, если Сам Господь решил, что чаша злодеяний этого человечка исполнилась? Кстати, если уж обратиться к милой Якову Михайловичу мистической символике, то орел в христианстве — символ Св. апостола евангелиста Иоанна Богослова. Того, кто предсказал приход и торжество антихриста. Но не только торжество, а и конечное поражение его.

Однако если коснуться и куда более древних, дохристианских верований, то орел там выступал символом сил Света. А не Тьмы. Мало того, он символизировал Добро торжествующее. Добро, побеждающее Зло. Мы с вами часто видим статуэтки и скульптуры орла, клюющего змею. На самом деле этот сюжет изображений дошел до нас из глубины тысячелетий, и тогда он имел вполне определенный смысл. Именно победы Добра над Злом.

Вот и получилось, что город Орел «клюнул» черного оккультиста и эмиссара сил зла. Так «клюнул», что лежал он на ветру и морозе, и утекал его «дух жив», всасываясь в холодную мартовскую землю. Охрана победила, взяла верх над рабочими. Неизвестно, сколько было убито и ранено. Большинство разбежалось. Кого-то схватили, принялись разбираться, куда девать арестованных. Опять же, после «победы» спохватились — железнодорожников разогнали, а как дальше ехать? Паровоз водой и топливом заправить, семафоры открыть, стрелки в нужное положение переставить? И только спустя довольно долгое время кто-то случайно наткнулся на валяющегося Свердлова. Тут-то опомнились, подхватили, захлопотали, в вагон понесли. Новая неразбериха началась — надо бы помощь оказать. А как? Какую помощь?

В Орле спецпоезд простоял долго. Пока с пострадавшим возились, пока рыскали по городу и ближайшим станциям, отыскивая железнодорожников для восстановления движения. Дальше двинулись уже без остановок, без встреч и совещаний с местными властями. Какие уж тут совещания? И в Москву председателя ВЦИК довезли 8 марта. Как вспоминала жена, на нем «лица не было». Естественно, не было. С синяками и ссадинами, перебинтованный.

Но Яков Михайлович все еще упорствовал, крепился. Надеялся перемочь. Отлежался немножко дома. А 9 марта поднялся. Появился на заседании Совнаркома (это зафиксировано, хотя, может быть, он пробыл там недолго). Провел заседание президиума ВЦИК (вот это вряд ли, скорее, просто продиктовал Аванесову какие-то решения). Созвал лиц, занимавшихся подготовкой съезда партии (это наверняка, это оставалось для него главным). А к вечеру ему стало совсем плохо, температура полезла под 40. На следующий день, через Ленина, прислали врачей. Лучших специалистов. Те провели консилиум. Предписали строгий постельный режим, лечение. Но в целом высказали благоприятные прогнозы. Ну что ж — простуда или грипп. Плюс побои. Организм-то молодой, крепкий. Отлежится, оклемается. Грипп косил людей голодающих, ослабленных, ютящихся в нетопленных домах. А при кремлевских удобствах, при совнаркомовском питании опасений, вроде, не возникало.