— Жаль, что струсил. Унни у него полно, мне бы пригодилось, — равнодушно отметил маньяк и быстро пошел в мою сторону, снова поднимая меч.

Но он не успел дойти до нас с Дахху. Трое дворцовых гвардейцев, уже давненько бежавших издали, преградили ему путь, взъерошив плюмажи и выставив длинные, в полтора метра, пики. Анте с силой схватил одно из ощерившихся против него орудий, вырвал его из рук стража и, развернув на сто восемьдесят градусов, проткнул гвардейца… Железный наконечник с мерзким чавканьем вошел в щель между доспехами. Другие стражники с криками ярости бросились на маньяка, но не успели даже коснуться его — Давьер растворился в воздухе.

Убитый страж упал. Коллеги бросились к нему, стали раздевать, надеясь, что рана не смертельная. Я же знала, что гвардеец мертв.

Так работает наш маньяк, долбанный Анте Давьер — убивает, чтобы заполучить свеже-освободившуюся унни. Когда тухнет искра… Я перевела взгляд на синюшного Дахху. Меня не на шутку колотило. Что делать?

— ЛЕЧИТЬ, ДУРА! — раздался в мозгу отчаянный голос юного Карла, такой громкий, что меня аж подбросило. Втянув носом воздух — всю эту сумасшедшую, яркую, красочную шолоховскую весну, все это землетрясение, фиолетовые тучи, водоросли пруда, — я постаралась целиком перенестись в кончики собственных пальцев, а оттуда — в горло Дахху, представляя, как стягиваются сухожилия, срастаются нервы, восстанавливаются сосуды.

Ничего не происходило.

Ручей. Звонкий ручей. Прохладная вода, успокаивающая твою душу, связывающая тебя со Вселенной, облегчающая боль. Смеющаяся, журчащая унни, всепронизывающая унни, из которой соткана вселенная, энергия, любящая играть. Не в армрестлинг, как я думала всю свою жизнь, а в поддавки. В игру под названием «дай мне достойную идею, и я сама ее воплощу».

Можно по-другому. Точно можно по-другому. Не обязательно бить наотмашь и пробиваться с боем. Можно обнять, приласкать и пройти вместе. Можно улыбнуться и отпустить ненависть. Можно расслабиться и вдохнуть жизнь полной грудью, чтобы твоя душа, твоя Искра разгорелась до согревающего пламени в морозной день. Радушие. Прощение. Гармония. Унни, я не враг тебе. Я не хочу склонять тебя и заставлять повиноваться. Я друг. Твой потерянный и испуганный друг, у которого на руках умирает прекрасный человек с красивым именем Дахху из Дома Смеющихся.

Там, в храме, позволив своей ненависти рушить город, который я люблю — я была не права.

И тогда, зимой, позволив боли от утраты магии остановить меня в познании себя и мира — я тоже была не права.

Я была не права всегда, когда боялась сделать шаг вперед. Всегда, когда выбирала бездействие. Когда опускала руки. Когда думала, что меня никто не понимает, и слепла от гордыни. Всегда, когда позволяла победить лени, страху, злобе, безответственности и равнодушию.

Унни. Я плохой игрок, но я в твоей команде.

Я исправлюсь.

Пожалуйста, помоги.

И тут я почувствовала, как будто легкий смех раздался у меня в мозгу. Легкий и звонкий. Ладони стали тяжелыми и теплыми, в воздухе пронесся аромат сирени.

Я выдернула кинжал из горла Дахху, с восторгом понимая, что у меня получается — ткани под моими пальцами срастались, приобретая первоначальный вид. Но была и проблема: с каждым победным миллиметром я теряла то чувство глубокой сосредоточенности, которое было нужно для волшебства. Не волноваться. Не ликовать раньше времени. Дело еще не сделано.

— Ему крови не хватит, — отметил призрачный голос Карла.

Я приняла эту информацию во внимание, и все тем же кинжалом, благо не откинула его далеко, полоснула себя по запястью. Прижала к стремительно уменьшающейся ране друга. В обычных обстоятельствах бы не сработало, но унни согласилась и на такую глупость с моей стороны.

— Готово, — я почувствовала, как Карл у меня в голове улыбается, а потом исчезает, будто отрезали.

Я послушно убрала руки. Дахху все еще был жуткого синего цвета. Плюс весь в синяках, порезах, кровоподтеках — следы «Ночной пляски». Я огляделась.

Все вокруг заволокло крошкой от разрушенного храма, из-за которой было трудно дышать. Будто тяжелый смог от горящих торфяников. Одна из трещин землетрясения добралась до западного флигеля дворца — и он по чуть-чуть сползал вниз, в раскол. Изнутри выбегали люди и бежали прочь, ко рву Рейнич. Их фигурки быстро растворялись в седом пепле вокруг. Рядом со мной стояли оставшиеся два гвардейца и, слава небу, лекари с носилками. Сирена так и не затыкалась.

Один из знахарей, серая фигура в серой пыли, присел рядом со мной, коснулся рукой Смеющегося.

— Будет жить, — кивнул он. — Вы молодец. Превосходное лечение.

— Ага, — сказала я, беспокойным взглядом обшаривая пруд. Ни единого шевеления. Прахов прах, надеюсь, куратор не утонул. Лекарь продолжил:

— Надо уходить. Тут может быть опасно.

— Ага… — я встала и козырьком приложила ладонь к глазам.

Знахарь, недовольно крякнув из-за моей анти-общительности, подозвал коллегу, они погрузили Смеющегося на принесенные носилки и потащили прочь. Гвардейцы подхватили мертвого товарища и тоже быстро пошли прочь, подальше от зоны разрушения. Их очень интересовали подробности исчезновения Давьера, которые они эмоционально описывали лекарям. Подробностей хватило бы на двадцать разных исчезнований. Опьяненные вниманием и горем от потери сослуживца, гвардейцы добавляли все новые и новые детали, не имевшие ничего общего с реальностью. Утихающее, но оставившее по себе явные следы землятрясение было рассказчикам в помощь.

Я встала и, кашляя, медленно пошла вокруг пруда. Меня поглотила тишина: кажется, все, абсолютно все в срочном порядке покидали дворцовый остров, и меня с их эвакуацией разделял толстый слой мраморной крошки. Хорошо, что ливьятаны в пруду уже не водятся. Метров через сорок после начала своего пути я обратила внимание на примятый камыш. Подошла. И впрямь, в прибрежных кустах послышались слабое шевеление. Я рванула туда — к Полыни, лежавшему плашмя. Куратор окончательно стал невидимым — только его странная одежда да мраморная крошка обозначали контуры лица и тела. Он был похож на сломанную куклу. Одна нога неестественно вывернута, руки безвольные, невидимое лицо, судя по всему, обращено к небу. Он дернулся, почувствовав мое приближение.

— Помоги мне уйти, — тихо попросила пустота. — Как можно быстрее.

Я кивнула. С трудом подняла его, подлезла ему под руку и, придерживая за талию, мелко зашагала прочь. Куратор еле волочил ноги. При этом от него, будто от магнита, исходила силовая аура. Я чувствовала сильное сопротивление, энергия пыталась оттолкнуть меня, но не тут-то было. Я намертво вцепилась в Ловчего.

— Полынь, если тебя увидят прозрачным — это нормально? — с опаской поитересовалась я.

— Совсем ненормально, — простонал он. — Но в такой пыли все думают лишь о себе. Хотя, проформы ради — ладно…

Рукав с невидимой рукой внутри зашевелился: Полынь что-то наколдовывал. Пустота полыхнула красным. Я почувствовала, что с моим зрением что-то произошло — мир окрасился в бежевые тона. Я ойкнула.