— А в таком многослойном шифоновом платье с одним голым плечом. Ха. Ха. Ха.

— А это правда, запятая, что, когда он в первый раз пригласил тебя на ланч, он обтошнился по всей комнате, вопросительный знак.

— Лично я родился еще только через три года.

— Ага, удивительное дело, и почему этот день до сих пор не объявлен всенародным праздником! Как день рождения королевы Виктории.

— Дети, я вас умоляю!

— И ты пошла с ним в его номер в гостинице на первом же свидании? Вопросительный знак. Постыдилась бы. Точка.

— Мама у папы третья жена, — констатирует Майкл, — но дети у него только мы.

— Ты так в этом уверен? — спрашиваю я.

— Папочка! — возмущается Кейт.

— А я сделала укладку, надела новое сексуальное платье, а…

— Мамочка!

— …а он даже не сказал мне, что я потрясающе выгляжу.

— А потом что?

— Потом они пили шампанское.

— А первая папина жена сделалась знаменитой и…

— Про это мы уже слышали.

— …это она нарисовала тот гадкий рисунок пером. Точка.

— А теперь он стоит кучу денег, — говорит Майкл.

— Ну надо же, — вставляет Савл.

— Да, как-то это не очень романтично, — потешается Кейт, — когда твой кавалер на первом свидании весь обтошнится.

— По правде говоря, я страшно боялся произвести на вашу мать плохое впечатление.

— И как?

— Это уж пусть она ответит.

— Во всяком случае, он проявил оригинальность. Уж этого у вашего папочки не отнять.

— Стало быть, вы разговаривали, гуляли, — продолжает Кейт, — а потом что? — сделав большие глаза, спрашивает она; мальчишки тоже навостряют уши.

— Не обязательно вам все знать, — поджимает губы Мириам, и я вижу, как у нее на щеке опять проступает ямочка.

— Ну коне-ечно. По-моему, мы уже достаточно взрослые.

— А помните, — оживляется Кейт, — как мы все ездили в Торонто на машине, и…

— На «тойоте».

— Вообще-то она была «вольво универсал».

— Ну-ка, вы оба, перестаньте меня перебивать. Так вот, когда мы проезжали мимо одного большущего дома…

— Где мама когда-то жила.

— …папа на тебя этак со значением глянул, и у тебя щеки стали красными, как помидоры, и ты к нему прижалась и поцеловала его.

— Ну, должны же у нас быть какие-то свои секреты! — говорю я.

— Когда мама жила в том доме, папа был все еще женат на той толстой женщине, — говорит Кейт, надувает щеки и, животом вперед, ковыляя, идет по комнате.

— Ну, хватит. Кроме того, она тогда не была толстой.

— Мама говорит, что и ты тоже не был.

— Ну я же стараюсь, держу диету.

— Мы не хотим, чтобы с тобой случился инфаркт, папочка.

— А меня волнует не столько копченое мясо, сколько твои сигары.

— А правда, что маме на следующее утро пришлось оплачивать твой счет в «Парк-Плазе»?

— Я забыл тогда свои кредитные карточки в Монреале, а в лицо меня в те дни там никто еще не знал. Боже мой, неужто для вас нет ничего святого?

— Да-а, тебе и правда повезло, что она вышла за тебя!

— Нехорошо так говорить, — вступается за меня Кейт.

— Точка или запятая? Ты не сказала.

— Папочка у нас хороший.

— Я пошла в «Парк-Плазу» встретиться с ним за завтраком, — говорит Мириам, — а там у стойки регистрации тарарам какой-то, все глазеют, и конечно же это из-за вашего папочки. Он не взял с собой ни чековой книжки, ни каких-либо документов, а виноват в этом был, естественно, клерк-регистратор. Вышел менеджер, уже замахал руками, подзывая охрану, но тут вмешалась я, предложив свою кредитную карту. Но клерк был в ярости. «Мы, — говорит, — примем вашу карту, мисс Гринберг, но пусть сперва мистер Панофски извинится передо мной за то, что обзывал меня грязными словами, которые я даже повторить не могу». А ваш отец говорит: «Да всего-то и назвал его мудаком, типичным для Торонто, — что делать, я всегда склонен преуменьшать». А я говорю: «Барни, я требую, чтобы ты сейчас же извинился перед этим джентльменом!» Ваш отец, в обычной его манере, закусил губу, поскреб в затылке и говорит: «Раз она так хочет, я извиняюсь, но в душе остаюсь при своем мнении». Клерк аж крякнул. «Я приму кредитную карту мисс Гринберг, чтобы избавить ее от продолжения этой постыдной сцены». Ваш отец едва не набросился на него, но я оттащила. «Я весьма вам признательна», — сказала я клерку. Нам, естественно, пришлось идти завтракать в другое место, и ваш отец всю дорогу кипятился. А сейчас, если не возражаете, я должна начинать одеваться, а то опоздаю.

— А куда ты идешь?

— Блэр Хоппер делает доклад «Мир Генри Джеймса» в Макгиллском университете, он не забывает о нас и поэтому прислал два билета.

— А ты, папа? Неужели тоже пойдешь?

— Нет, он, разумеется, не пойдет. Майкл, может, ты со мной сходишь?

— Папа сказал, что берет меня с собой на хоккей.

— Я схожу, — говорит Савл.

— Во! Здорово! — притворно радуется Кейт. — Наконец-то побуду дома одна.

— Конечно, тебя бросают одну, — встреваю я, — потому что никто тебя не любит. Мириам, я буду ждать вас с Блэром в «Морском баре», выпьем — и домой.

— Может, прямо сейчас начнешь?

— Наверняка у них найдется и травяной чай. Или как минимум минералка.

— Барни, ты же его не любишь. И он это знает. Я одна приду в «Морской бар».

— Вот это правильно.

Задним-то умом я крепок (не знаю только, дар это или проклятие), поэтому теперь понимаю, что Блэр за Мириам начал волочиться с первого дня, как увидел ее. Осуждать мужчину за это я не вправе. Наоборот, всю вину я возлагаю на себя — недооценил противника. Мерзавец, но надо отдать ему должное — годами выскакивал, как чертик из коробочки, втирался в нашу семью, подрывал ее подобно сухой гнили, поселившейся в балках дома, построенного на века. Когда дети были еще малы и с ними было хлопотно, мы как-то раз проездом оказались в Торонто — по дороге к друзьям на озеро Гурон, — так Блэр пришел к нам в гостиницу со скромненьким букетиком фрезий для Мириам и бутылкой «макаллана» для меня. Предложил сводить детей в Музей науки, чтобы мы с Мириам могли вечерок отдохнуть. Майк, Савл и Кейт возвратились в гостиницу, увешанные игрушками. Конечно же образовательными, а не милитаристскими водяными пистолетами или пистонными ружьями, которыми пользовался я, чтобы изображать с ними ковбоев и индейцев и устраивать всякие прочие расистские игры: «Бабах, бабах! Вот вам за то, что снимали скальпы с ни в чем не повинных еврейских вдов и сирот, вместо того чтобы готовить уроки!»